– Тоня, ты должна нам всё рассказать.
– Сейчас не могу, – Тонечка показала глазами на Родиона. – А потом расскажу, конечно.
…Родион ни при чём, разумеется. Рассказать она не может совсем по другим причинам.
– Как вам уха? – спросил Липницкий. – На мой взгляд – превосходная. Хотя Марусину солянку не может затмить ничто!
– Андрюш, при чем тут моя солянка?
– Марина, – сообщил Липницкий Родиону, – так готовит, что за её обед можно жизнь отдать! Когда твоего дядьку выпустят с кичи, приглашаем на обед.
– Андрей!
– А что такое?
– Я рыбу не очень, – признался Родион. – Я больше мясо.
– Так ты её, вкусную, небось и не пробовал!
– Я супы тоже… не очень.
– Так это не суп, а уха! Давай хоть попробуй!
Почему-то этих «взрослых» он стеснялся меньше, был уверен, что никто не станет над ним смеяться или осуждать за то, что он не любит рыбу, вот просто на дух не переносит!
Впрочем, от тарелки рыбой не воняло, а хорошо пахло – бульоном, какими-то травами или приправами, что ли.
Родион наклонился над тарелкой и осторожно зачерпнул ложку.
– Не отравишься, – уверил генерал.
Мальчишка попробовал. Вид у него был встревоженный, словно пробовал он китайского таракана или жаркое из летучих мышей.
Он сразу сказал себе, что есть всю тарелку его тут никто заставлять не станет, а раз они хотят – пожалуйста, он попробует.
Уха была так вкусна, так сладостно обжигала язык, так упоительно пахла, что Родион даже не сумел скривиться, как того требовали правила приличия, раз уж он сказал, что есть не станет!..
Он начал работать ложкой так проворно, что все взрослые моментально отвернулись от него и заговорили о постороннем – чтобы не смущать.
Родион доел, утёр со лба пот и перевёл дыхание.
– Добавку? – спросила женщина в переднике, наклоняясь над ним.
Он проверил – на него по-прежнему никто не обращал внимания – и молча кивнул.
Явилась вторая порция ухи.
Родион проглотил её так же моментально, как и первую, решил, что съел бы и третью, но там впереди ещё котлеты и другое вкусное. И вообще следует принять участие в разговоре, всё время есть неприлично, о нём чёрт знает что подумают.
– Мы за собаку залог внесли, – сообщил он, улучив момент, когда все замолчали. – Я к ней ездил и даже поиграл. Такая смешная собака! Маленькая совсем, но настоящая.
Непонятно почему, Тоня вдруг покраснела. И стала заправлять за уши буйные кудри. Уши тоже пылали.
– Её зовут Буся, можно Бусинка, – продолжал Родион с разгону. – Или Буська. У неё мордочка такая сообразительная…
Про мордочку он договаривал совсем упавшим голосом, потому что Тоня вдруг стала ненатурально кашлять.
– Что за порода? – поинтересовалась Марина Тимофеевна.
Родион воспрянул духом.
– Порода называется пражский крысарик! Мне Галина Сергеевна, хозяйка, рассказала – ух!.. Когда-то раньше была чума. Этой чумой все заразились от крыс. А собаки всех крыс переловили, и чума кончилась!
И он откинулся на спинку стула, чтобы насладиться произведённым эффектом.
– Поразительно, – заметил генерал.
– А ещё короли друг другу крысариков дарили, – продолжал Родион. – Это ценный подарок был!.. Самое чудное, что они крохотные, ну, вот такие, – Родион показал, какие именно, – а прямо собаки! Наша Буська ещё меньше, Галина Сергеевна говорит – не выросла, подвела. Её нельзя размножать, то есть детей нельзя. Я подумал, ну и ладно, что тут такого? Без детей ещё даже лучше.
Взрослые слушали внимательно. Тонечка перестала кашлять.
– Вот у нас в детдоме их полно. Ну, детей. А собака только одна, у сторожа в будке. Звать Жучок. Я его люблю. Я раньше думал, что больших собак люблю, а сейчас маленьких тоже.
– Он еще рисует превосходно, – откашлившись, проговорила Тонечка. – Я вам покажу. Просто как художник.
– Я люблю рисовать, – согласился Родион. – И собак. А детей не очень.
– Ну, у тебя всё впереди, – сказала Марина. – Не пройтись ли нам перед чаем по парку, Родион? Уж очень красивый вид на реку отсюда. Может, тебе пригодится в твоих… художественных упражнениях.
– Да мы с Тоней вполне может переместиться в кабинет, – предложил генерал. – Солнце уже почти зашло, холодно.
Но Марина поднялась:
– Ничего, отлично. Закат и вечерние краски. Пойдём, Родион.
Он оценил, что его не выставили в другую комнату, как лишнего, чтобы поговорить на свободе. Мама Тони тоже уходит, приглашает его с собой. Это совсем другое дело.
– Ну, а мы всё же в кабинет, – заключил Липницкий. – Я попрошу нам туда кофе подать и коньяку, что ли.
– Я не буду коньяк, – отказалась Тонечка.
– Тогда лимончелло.
Они вышли в следующую комнату, где было сумеречно, только плясали по стенам отсветы пламени от горящего камина.
– Что это за дом? – спросила Тонечка, оглядываясь.
– Государственная дача. – Липницкий прошёл вперёд, распахнул перед ней следующую дверь. – Бывшая усадьба графа Растопчина, кажется.
– Очень красиво, – от души похвалила Тонечка. – Здесь до сих пор живут какие-нибудь графы?
Липницкий засмеялся.
– Никто не живёт. Когда приезжают важные гости, например, иностранцы, они здесь останавливаются. Тут всё приспособлено, есть спальни, конференц-зал, библиотека.
…Должно быть, здесь и гостевал ливанский премьер-министр Саад аль-Харуни с матерью Фатимой, когда приехал в Нижний, подумала Тонечка. Может, вручал Льву Пантелееву Пояс Ориона в обеденном зале…
– Или президент, – продолжал Липницкий, – если у него в городе программа. А когда дом свободен, можно и простым смертным заехать.
Тонечка хмыкнула:
– Это вы-то простой смертный, Андрей Данилович?
– Смотря с кем сравнивать, – генерал распахнул ещё одну дверь. – Заходи, располагайся.
Это был именно кабинет – на стенах дубовые панели, книжные шкафы до потолка, два письменных стола, один огромный, а второй поменьше, видимо, для секретаря, кабинетные кресла с невысокими спинками, напротив окна морской пейзаж.
На круглом столике возле кожаного дивана уже стояли кофейные чашки, две крохотных зелёных бутылочки с минеральной водой, пузатый коньячный бокал и узкая рюмка лимончелло.
Ловко, подумала Тонечка.
Она сильно нервничала.
Генерал прошёл к большому письменному столу, взял объёмную папку с тесёмками и расположился в кресле.
