— Темная энергия аккумулируется, притягивая к себе темную же энергию, — продолжал Стайкер, проигнорировав вопрос. — Такой организм, как Земля, может быть источником разного рода энергий. Вспомним про ядерные испытания, массовые убийства. В космосе ничего не исчезает бесследно. Абсолютно ничего, любая мелочь…
— То есть, другими словами, все копируется на гигантском вселенском сервере, так?
— В общих чертах, да.
— А если наш официант сейчас даст по лицу своему коллеге, это ведь тоже вредная энергия? Это ведь агрессия. А есть еще зависть, сребролюбие, вранье…
— Вот именно!!! Человек врет по сто раз на дню. Есть такой старинный японский сборник мудростей — «Хагакурэ». Прочел его и запомнил одну фразу: «Пройди с настоящим человеком сотню метров, и он солжет тебе не меньше семи раз». А теперь давай помножим это хотя бы на численность населения Индии.
— А вранье с экранов телевизоров? Ежеминутное. От вашего Fox TV, например…
— Правильно! Большой грех ежедневно врать целым народам, белое выдавать за черное и наоборот. Как это делает ваше, русское телевидение… Ты только представь себе, какое количество лжи и гадости излучает наша голубая планета ежеминутно! Но Вселенная — не мусорный бак. Там тоже есть свой суд присяжных. И он выносит приговор.
— Ну, если осудят за брехню с телеэкранов, то что же ждет нас за изуверские достижения науки?
— Наука по сути своей не может быть доброй или злой. Вашего академика Андрея Сахарова считали не только защитником бесправных, но и отцом водородной бомбы. За это он должен гореть в аду, а за правозащитную работу получить заслуженное блаженство на небесах.
— Мне кажется, после Хиросимы и Нагасаки ученые должны понимать, что понятия добра и зла вмешиваются в ход их деятельности…
— Сережа, ты руководишь институтом, который, помимо безобидных раскопок, ведет разработки в области высвобождения энергии. Ты ведь не думаешь о том, что в итоге все приведет к банальному построению новой бомбы?
— По крайней мере, тунгусские таблички никого не убивают.
Зазвонил телефон Стайкера. Извинившись, он встал и вышел из ниши в общий зал.
— Понимаю, служба, — прошептал, разводя руками, Сосновский и попросил официанта принести два бокала самого простого красного вина, которое продавалось тут тоже по баснословной цене.
— Не убивают? — переспросил Стайкер Сосновского, вернувшись за стол. — Ты хотел сказать, «почти никого не убивают», верно?
Сергея Самуиловича одновременно охватило несколько чувств, и все они были неприятными: раздражение, досада, злость.
«Натворил ты дел, Гриша, — подумал он. — Любопытно, до какой же степени простирается осведомленность Джорджа?»
— Сережа, я говорю о переводчике древних текстов, о профессоре Вилорике Плукшине. Вот еще странное имя, да?
— Ничего странного, нормальное имя, — мрачно проговорил Сосновский. — «Владимир Ильич Ленин — Организатор Рабочих и Крестьян» — сокращенно Вилорик.
Глава двадцать первая
Пожар у Никитских ворот, случившийся в пылу яростных и кровавых боевых столкновений в районе кольца московских бульваров, был настолько интенсивен, что в ночь с 30 на 31 октября 1917 года у дома номер 15 по улице Малая Бронная можно было без напряжения для зрения читать сводки биржевых новостей.
К утру огонь потушили, но гарь и копоть мешали дышать. Редкие прохожие спешили по своим делам, зажимая рты и носы, ускоряя шаг, насколько возможно, в попытке поскорее миновать злосчастную улицу.
И только один человек никуда не торопился. Мужчина, одетый в серую шинель и высокие сапоги, внимательно разглядывал листки, расклеенные на дощатом заборе. Под мышкой он зажимал внушительных размеров портфель коричневой кожи, определенно стоивший в свое время никак не меньше 150 рублей.
Человек этот, по всей видимости, обладал мужеством, уже давно утраченным столичными обывателями, коль скоро имел нахальство праздно проводить время на центральной улице охваченной революционным безумием Москвы. Да еще в таком виде, что издали его легко могли принять за одинокого юнкера и на всякий случай пристрелить. Правда, на голове у мужчины была фетровая шляпа, а, как известно, фетровые шляпы не являлись частью форменной одежды юнкеров. Он, вероятно, ошибочно полагал, что эта деталь одежды убережет его от несчастья.
По всему было видно, что человек прибыл в Москву издалека. Со спокойствием и заметным любопытством он вчитывался в расклеенные на заборе газетные полосы, узнавая все новые и новые подробности последних событий в Москве и Петрограде.
«Октябрьский переворот и восстание большевиков встречены биржей и финансовыми кругами совершенно спокойно… Но банки вчера не выдавали в руки свыше одной тысячи рублей. Вкладчики взволнованы…».
«”Единство” сообщает, что большевики, овладев контрразведкой, первым делом бросились к делу Ленина, которое и было ими похищено… Означает ли это, что в нем обнаружены прямые улики, подтверждающие связь одного из большевистских активистов с европейскими разведками? Об этом теперь остается только догадываться…».
«Церемония избрания нового патриарха, скорее всего, пройдет в Храме Спасителя, ввиду того, что Кремль закрыт для доступа…».
«В Московский университет вернулись преподаватели, уволенные за вольнодумство в 1911 году…».
«В Малом театре разгромлено несколько уборных. Похищено также много костюмов… Ворвавшиеся в помещение театра бранились и плевали на пол, что вызвало у служащих в гардеробной слезы негодования. Гардеробщик Кирьянов, пытаясь урезонить революционные толпы, потерял выдержку, за что тут же был ранен штыком в руку».
Предпочитающий бунту уважение традиций и любую власть — была бы сильной — трудовой народ российский инстинктивно цеплялся за старый мир, катящийся в тартарары под противоречивые газетные сообщения. Вспомнив события «пятого года» и вновь увидев на перекрестках трупы молодых, лишь недавно крепких телом юнкеров и красногвардейцев, москвич опять возжелал стабильности и патриархальной предсказуемости жизни.
Никто бы не решился с уверенностью утверждать в те дни, что «поезд ушел» и поздно надеяться на возврат старой России. Ведь жизнь, казалось, мало-помалу обретала прежнее течение…
Кремль устоял. От бомбардировок пострадал Чудов монастырь да часы на Спасской башне. Вывески на магазинах подновили, стекла вставили. Убитых похоронили.
Страстное желание поскорей вернуться к нормальной жизни заставило людей с невиданным усердием взяться за работу: на улицы снова выкатились трамваи, заработали театры и рестораны. Город патрулировали солдаты с красными бантами, а кое-где и правительственная милиция. Шайки хитровцев опасались и тех и других. Впрочем, красногвардейцев боялись больше, поскольку наслышаны были о случаях революционных расправ на месте.
