Вместо ответа незнакомец что-то промычал, пытаясь пошевелить ушибленной рукой, и громко застонал от боли.
Антон и Рита переглянулись.
— Полицию звать? — спросил Антон.
Рита покачала головой. Антон кивнул в сторону незнакомца, дескать, «а с этим что делать?»
— Может быть, из окна его выкинуть?
— Не выйдет — окна не открываются. Не бить же стекла — нам тут еще жить.
— Нам?
— А как ты хотел? Столько стресса и напрасно?
— Как же ты мне нравишься, Рита!
— Раньше ты говорил, что любишь меня. Эй, тихо сидеть, а то прострелю вторую руку! — прикрикнула Рита на незнакомца, и стало ясно, что английскую речь тот понимает. — Милый, — она протянула Антону пистолет, — надо посмотреть карманы мальчика. Сладишь с этой штуковиной?
— Ask… — ответил Антон и кивнул. — Только можно я больше не буду передергивать затвор, а то раскидаем патроны по всему номеру?
— Уже шутишь? — удивилась Рита. — Вот это выдержка! Может, и ты из разведки?
Оружие было что надо. Надежная «беретта», пятнадцать патронов в магазине, один — в стволе. Пока Антон разглядывал пистолет, незнакомец окончательно пришел в себя и энергично зашевелился в кресле.
— Не двигайтесь, — попросил его Антон, — а то я могу случайно нажать на курок, потому что нечасто держу в руках оружие.
Незнакомец исподлобья глянул на Антона и даже выдавил из себя подобие улыбки. Чувствовалось: нелегко дались ему улыбка и речь. Очевидно, удар торшером стал примером непропорционального применения силы.
— Да вижу я, что вы любитель, — произнес он по-английски, и стало очевидно, что это его родной язык. — Отдали бы таблички, и были бы свободны. А теперь уж вам точно не жить… — незнакомец закашлялся и скривился от боли.
— Последнюю фразу не расслышала, — Рита достала из внутреннего кармана его пиджака бумажник, паспорт и какие-то визитки.
— Угрожает, — с видимым спокойствием пояснил Антон.
Ему было неприятно слышать угрозу. Уж очень натурально она звучала… Фатально…
— Не страшно. Они обычно всегда угрожают.
— Они? — переспросил Антон. — Обычно?
Рита не ответила. Она открыла бумажник, порылась в нем, извлекла сложенный вчетверо лист бумаги, небольшую фотографию. Потом бросила все, кроме листа, на кровать. Внимательно прочтя содержимое записки — а это была записка, — Рита нахмурилась так сильно, что в полумраке комнаты ее лицо на секунду показалось Антону незнакомым, так исказились его черты.
— Что-то не так, дорогая? — Антон не сводил глаз с незнакомца и не убирал палец с курка.
— Да, — ответила Рита. — Что-то не так.
В дверь постучали. Рита вздрогнула, Антон усмехнулся.
— Кто это может быть? — прошептала Рита.
— Ничего страшного. Мы ведь с тобой по дороге заказывали обслуживание в номере…
Громкий голос за дверью торжественно объявил:
— Housekeeping!
— Черт! Это горничная! — воскликнула Рита.
Антон бросился к двери, намереваясь попросить горничную прийти попозже, но тут неожиданно подал голос незнакомец:
— Come in, please!!! — что есть силы закричал он. — Входите, пожалуйста!
Горничная отворила дверь своим ключом и вошла в номер.
Глава двадцать седьмая
Дождь лил в Москве уже которые сутки. Мелкий мусор, машинное масло, грязь смешивались с тополиным пухом, превращаясь в жидкую, экологически вредную смесь. Поднявшийся ветер выгибал зонты, и промокшие насквозь прохожие, ругая «прекрасное» лето, боролись с ветром на ходу, шлепая по лужам, задевая полами плащей беспорядочно припаркованные у обочин дорог и прямо на тротуарах грязные машины.
Сыро было и пасмурно в Москве всю первую половину июня. Лишь только числу к пятнадцатому показалось на небе солнце, подразнило москвичей немного и тут же опять спряталось за тучи. Но дождь наконец-то прекратился.
Именно в этот вечер из проходной солидного учреждения, что протянулось фасадом вдоль улицы с мирным названием Житная, бодрым шагом вышел мужчина средних лет. Он с удовольствием вдохнул пропитанный бензином воздух, пересек площадь, посреди которой высилась громадная статуя вождя мирового пролетариата, перешел на другую сторону широкого проспекта, поймал «частника» — и был таков.
Машина доставила пассажира до смотровой площадки на Воробьевых горах, где его уже ждали.
— Здравствуйте, Александр Валентинович, — приветствовал его солидный господин в твидовом пиджаке.
— Здравствуйте. Сергей Самуилович?
— Он самый. Ну что, промурыжили вас органы?
— Не так чтобы очень… Повезло мне, попался умный следователь.
— Исаков?
— Да, Лешка. Хороший парень.
— Значит, в органах не задержится.
— Никому не дано знать свою судьбу, — заметил философски Александр Валентинович.
После случая в Воронеже его доставили в Москву, где несколько дней с пристрастием допрашивали, пытаясь обнаружить его участие в преступных замыслах Григория Привольского. Установить истину было не так-то просто. Задержанные охранники Центра с большой неохотой давали показания. Исаков даже как-то разоткровенничался с Тихоновым, в тот момент еще подозреваемым, и в сердцах предположил, что любым их показаниям грош цена, так как все, что они плетут, — ложь и выдумки от начала до конца.
Лишь только непричастность Тихонова к убийству Плукшина стала очевидной, Исаков решил применить к бывшему подозреваемому политику пряника. Ему позарез требовалось установить, знает ли тот хотя бы что-то о местонахождении пропавших из Центра табличек. Однако расколоть Тихонова Исакову так и не удалось, и он скрепя сердце подписал пропуск, дающий Александру Валентиновичу право покинуть опостылевший казенный дом.
Алексей хотел приставить к Тихонову «наружку», но сам к тому времени уже порядком устал от всей этой таинственной истории. Тем более что серьезное преступление — убийство — было успешно раскрыто (кстати, не без помощи Александра Валентиновича и его собачки), а от табличек проклятых пускай голова болит у директора Сосновского. Сам проворонил. Исаков, обрадовавшись такому своему решению, тут же сел и написал заявление об отпуске… начисто забыв о своем бывшем однокласснике, который так и остался объявленным в местный розыск…
Что касается Александра Валентиновича, то для него эпопея с артефактами только начиналась. Ведь он уже несколько дней не общался с Антоном. И даже не знал, где тот находится, жив ли… Попытки дозвониться до Антона по дороге на встречу с Сосновским успехом не увенчались.
Сергей Самуилович свой разговор с Тихоновым начал с признания:
