Ленка выслушала и сказала:
– Пустое. Ничего из этого не выйдет.
Шубников попытался подольститься:
– Уж это, Леночка, от вашего искусства зависит, а вы – известная очаровательница, и против вас никто не устоит.
Но Ленка даже не улыбнулась. Она говорила уверенно и спокойно:
– Я Веру хорошо знаю. Она с таким типом, как Николай Иванович, никогда не спутается.
– Чем это вам Николай Иванович не угодил? – досадливо спросил Шубников.
Ленка спокойно продолжала:
– Да она и ни с кем путаться не станет. Она Соснягина любит. Не такая она, чтобы на хозяйские подачки польститься.
Шубников сказал злорадно:
– Однако она один раз уже приходила ночью к Горелову, в его домик укромный.
– Не врете, так правда, – с легонькою усмешечкою отозвалась Ленка. – Только если в самом деле у них так далеко зашло, так я-то что же могу сделать? Приворотной травы у меня нет, и отврат-корня нет. За этим уж вы идите к бабушке Мартемьяне в Рощенье.
Как ни бился Шубников, Ленка стояла на своем. Наконец, видя, что ничего не выходит, Шубников рассказал ей про ссору Горелова с сыном и про завещание. Для пущей убедительности прибавил:
– Про завещание мне сам Иван Андреевич говорил. Уж очень рассердился на сына. Видите, Леночка, как это важно, – отвести его от Веры. Да теперь это и не так уж трудно. Сгоряча он согласился, а потом одумается, да такая милая особа найдется, как вы, так ему жалко станет отдавать все совсем чужим людям. Выходит, что вы и для самого Горелова, и для его семьи хорошее дело сделаете.
Ленка оживилась. Слушала с интересом. Выспрашивала подробности. Наконец, когда уже видно было, что Шубников рассказал все, Ленка вздохнула и сказала:
– Если рабочим, так это – дело хорошее, я мешать не стану. Не все господам хорошим, пусть иногда и простому люду рабочему вкусный кусок достанется. Думка мне сказывала, – в гореловских погребах, да в ледниках, да в подвалах, да в чуланчиках всяких чего-чего не напасено, да всего помногу, точно на целый полк, – мясо соленое, и мясо копченое, и ветчина, и сыры, масло бочками на льду стоит, бочки меду, сахару, кофе пудами, чай самый лучший цыбиками, всякое соленье, варенье, – целые сотни банок больших и малых, с рыжичками, с груздочками, с брусникой, с яблоками мочеными, – муки всякой, круп разных столько, что в три года не прожрать, белые грибы сушеные точно на большой монастырь, висят саженными нитками, и привозного товару обжорного самого хорошего столько, что в час не перечтешь, консервы рыбные, консервы мясные, сибирские рыбные Плотникова, и французские сардины Кано, и большой погреб вин шампанских, бургонских, бордосских, рейнских, венгерских, кахетинских, малаги, хереса бочки, кианти, асти, лакрмакристи, ликеры, наливки, настойки, водки, меда польские лежалые, – едят-пьют, как богатыри святорусские. Все на доходы от фабрик. А у рабочих редечка триха, да редечка ломтиха, да редечка так, а покушать вкусно да сладко и они бы сумели.
Шубников прослушал не без удовольствия этот перечень гореловских съестных и питейных запасов, смакуя в своем воображении все эти прелести. Но вдруг вспомнил, зачем сюда пришел. Принялся уговаривать:
– Поймите, Леночка, рабочие вам ни копейки не дадут, а Николай Иванович вам будет благодарен. Кроме того, что вам даст Иван Андреевич, – а вы знаете, он щедрый, – и от Николая Ивановича вы получите.
– Сколько? – спросила Ленка со спокойным любопытством.
– Ну, он не пожалеет. Пятьсот рублей даст, – отвечал Шубников.
Ленка пренебрежительно усмехнулась. Шубников сообразил, что, хотя для Ленки пятьсот рублей должны быть большие деньги, но ведь дело идет о наследстве в несколько миллионов. И он прибавил:
– Даже тысячу рублей даст.
– Не густо! – сказала Ленка. – Да и то, когда он даст?
– Как только дело будет сделано, – сказал Шубников.
– На посуле, как на стуле, – отвечала Ленка. – Нет, что-то мне не хочется в это дело путаться. Еще что из этого выйдет, а меня Бог знает как назовут.
– Кто назовет? рабочие, что ли? – презрительно сказал Шубников. – Плюньте на них!
– Не одни рабочие, и в городе могут осудить, – сказала Ленка. – Будут кликать фабрикантовою услужницею.
Шубников покраснел от злости:
– Ну хорошо, – шипел он, – я буду помнить, что вы не хотели мне помочь. Да и не мне, – что тут я! – и Милочке, и Любови Николаевне.
– Что мне в чужие семейные дела путаться! – упрямо говорила Ленка.
91
В это время на пороге появилась Диночка. Негромко сказала:
– Простите, барышня. На одну минутку, пожалуйста, выйдите.
Ленка извинилась и вышла. Сразу догадалась, что ее зовет мать. Знала, что все это время старуха, жуя свой завтрак, то и дело подбегала тихонько в мягких туфлях к запертой ее двери, таилась за дверью и слушала. Ленка прибежала в кухню.
Там сидела на деревянном стуле у большого белого стола Ленкина мать, тощая высокая старуха. Ее лицо изобличало долголетнюю привязанность к водке, а порядливый новый костюм свидетельствовал о заботах дочери. Край стола, где сидела старуха, был прикрыт салфеткою; здесь стояла бутылка пива, из которой последнее уже было вылито в стакан; видны были остатки завтрака и сыр. На плите грелся коричневый объемистый кофейник, – старуха расширила теперь круг своих привязанностей и, оставаясь пьяницею, стала кофейницею.
Старая кофейница свирепо зашептала навстречу дочери:
– Глупая, зачем отказываешься?
– Подслушивала! – таким же свирепым шепотом отвечала Ленка, подходя к матери.
– Как же не подслушивать-то, коли ты глупишь! – говорила старая, опасливо посматривая на дверь. – Деньги сами в руки тебе плывут, ты их, дура, отпихиваешь. От денег никогда не отказывайся, глупая, береги деньги на черный день. Без денег-то ой как не сладко на свете живется! Нешто забыла, как мы в бедности-то жили?
– Что ж, ты хочешь, чтоб я за какие-то гроши совесть позабыла и продала Веру и рабочих? – сердито говорила Ленка. – Да что я, без гореловских подачек с голоду подохну, что ли?
Так увлеклась, что заговорила громко. Старуха сделала большие глаза и схватила ее за руку. Посадила на стул, зашептала ей совсем на ухо:
– Тише ты, оглашенная! Нужно тебе, что ли, чтоб он наши разговоры подслушивал?
Ленка тоже зашептала:
– Сама подслушиваешь, так воображаешь, что и все подслушивают. Очень ему надо! Занятно ему наши разговоры слушать, – вот-то вообразила!
– Воображать мне тут нечего, – резонно отвечала старуха. – Уж коли молодой образованный господин на такое последнее дело пошел, своему хозяину кралей в масть подбирать, так он и подслушивать недорого возьмет. Не знаешь, не видишь разве, что это за человек? Ты только на рожу-то его погляди, на ухмылки его анафемские полюбуйся, да на весь его обычай на поганый, на хрюк-то его свинячий, на глум-то его скаредый обрати внимание, сделай милость. Тем только от черного и отличается, что хвоста да копыт нет, – прости, Господи, мое великое согрешение.