Но ведь могло случиться, что Горелов уже уехал, так не сидеть же без конца! Было уже пять минут третьего, когда подали пиво и сыр, и терять времени не стоило. На всякий случай Шубников заговорил с официантом, благо он был знаком. О том, о сем. И уже по четвертой реплике узнал, что Горелова видели:
– Надо быть, в банк Иван Андреевич утром приезжали.
Шубников сделал знающее лицо и спросил:
– Еще там?
– Нет, уехали.
– Давно?
– Да так с час времени.
Послышался рядом призывающий стук ложечкою по стакану. Окрылив себя из-под мышки мятою салфеткою, официант порхнул легче чижика к соседнему столу. А Шубников на вырванном из записной книжки листке написал карандашом записку знакомому клерку от Черноклеина, – просьбу зайти сюда на четверть часика, раздавить за компанию бутылочку пивка. Послал записочку с ресторанным мальчиком.
Клерк пришел скоро. Это был просто двадцатилетний парнишка в куцем синеньком пиджачке, в крахмальном воротничке с голубым галстучком, светловолосый и мягкогубый, весь мягонький, пухленький, веснушчатый и такой веселый, точно сейчас только выпил стакан густых сливок потихоньку, обманувши маменькину хозяйственную бдительность. Теперь он весь сиял, даже его ботиночки казались только что покрытыми лаком и надетыми в первый раз, и у него был такой вид, как будто он знает что-то необыкновенно важное и едва удерживается от желания рассказать это. И точно, едва успел он поздороваться с Шубниковым, как начал:
– Хотите, я скажу вам что-то совсем новенькое.
– Ну, ну, говорите, – отвечал Шубников, наливая ему пива, придвигая сыр и уже вперед ласково улыбаясь ему.
Что могло быть новенького у человека из конторы нотариуса, кроме посещения Горелова по такому важному делу?
Клерк зарадовался, захихикал и заговорил:
– Что вы должны ответить, если вам скажут: добрей Ивана Андреевича?
Шубников увидел в этом прямой подход к делу: доброта Ивана Андреевича доказывается его завещанием в пользу рабочих. Инженер измефистофелился, насколько это можно было сделать на ресторанном балконе, и отвечал:
– Нельзя быть добрей Ивана Андреевича.
Но у клерка был совсем другой умысел. Он долго и основательно кис и пузырился от смеха, наконец, кое-как собравшись с силами, выпалил:
– Ничего подобного. Отвечайте: «Не добрею! Не умею брить».
И тут уже клерк совсем погиб от смеха. Пуская пузыри, выкрикивал:
– А? что? вот так каламбур!
94
Шубников мгновенно размефистофелился, обозлился совсем по-обывательски и чуть было не обругал клерка желтогубым идиотом. Да вспомнил вовремя, что теперь ссориться с клерком нельзя. Принудил себя даже посмеяться для приличия, а потом, не давая времени клерку киснуть над другими каламбурами, если они припасены, перешел прямо к делу. Придвинулся поближе к клерку и шепнул:
– Зачем у вас сегодня Иван Андреевич был?
Клерк попытался замкнуть зеркало своей души на замок, но зайчики, брошенные солнцем служебной тайны, все же запрыгали на Шубникова. Замкнутая совсем не прочно клеркова душа сигнализировала проворными зайчиками: «Я беременна такою большою тайною, что жду акушера сделать кесарево сечение».
А губы, притворяясь, мягкие, давно привыкшие к противной и горькой ему, как и пиво, папироске, произносили не спеша и важно:
– Я этого не знаю, а если бы и знал, то не мог бы сказать. Что мне доверяется по службе, то я обязан хранить в строжайшей тайне. Иначе я буду не клерк нотариуса, а паршивая собака, и мой патрон будет мне говорить не Николай Сергеевич, а просто: Ника! лай!
И, очень довольный, начал киснуть. На этот раз Шубников из вежливости подхихикнул, потом нагнулся к уху клерка и прошептал:
– Голубчик, да ведь я знаю. Горелов приезжал к вам писать завещание.
Клерк вдруг перестал киснуть и даже нахмурился. Ему не понравилось, что тайна известна. А Шубников продолжал шептать:
– И знаю даже, в чью пользу. Николаю Ивановичу – ничего, Любови Николаевне и Людмиле Ивановне – нечто, а существенное – фабричным рабочим.
Клерк засиял от радости.
– Ничего подобного, – воскликнул он, – и вовсе не рабочим, а какой-то девице. Звать Верой, а фамилии не запомнил. Моему патрону, кажется, это не совсем понравилось. Он с Иваном Андреевичем долго спорили о чем-то. Заперлись в кабинете. Законы требовали, сенатские разъяснения. Часа два проговорили. Я, конечно, старался кое-что услышать, но, вы сами понимаете, под дверью не совсем удобно торчать.
Шубников уверенно сказал:
– Ну, значит, о том и спорили, в чью пользу писать. Должно быть, на эту самую Веру удобнее.
– Кто такая эта Вера? – спросил клерк.
– Гореловская новенькая, – с поганою улыбкою отвечал Шубников. – Из наших фабричных работниц.
Клерк осклабился.
– Чем же она так Ивана Андреевича очаровала, что он ей завещание делает? – спросил он. – Очень хороша, что ли?
– Ну, на чей вкус! – пожимая плечами, сказал Шубников. – Рыжая, рослая, голос звонкий, сама веселая да бойкая, даже слишком бойкая. А когда завещание будет готово?
Клерк состроил непроницаемое лицо и замолк. Шубников запустил пальцы в жилетный карман, и там что-то хрустнуло. Клерк глазами и бровями выкинул сигнал ожидания. Пальцы Шубникова извлекли нечто из жилетного кармана и всунули клерку в руку под столом. Клерк кинул быстрый взгляд на цвет зажатой в его руке бумажки и сказал:
– Ровно через неделю. Знаете, наш патрон торопиться не любит.
95
Шубников решил не давать Ленке никакой отсрочки. Чем раньше начнется ее приступ на Горелова, тем лучше. И, конечно, надо начать теперь же: Горелов целую неделю не увидится с Верою и потому легче примет теперь Ленку как минутную забаву, а уж Ленка должна его увлечь прочно. Когда пройдут дни и срок ожидания для Горелова сократится, идти к нему с Ленкою будет гораздо труднее.
Попрощавшись наскоро с клерком, Шубников нанял извозчика к Ленке и оттуда на дачную пристань. Времени оставалось почти в обрез.
Но на Ленкиной квартире Шубникова ждало разочарование, – Ленки уже не было. Старуха сама вышла на звонок и говорила:
– Вот только, только что вышла. Как вы ее не встретили? Только я за нею дверь на крючок заложила, – Диночку-то Ленка послала куда-то, так что я одна осталась, – налила себе кофею, вдруг вы звоните. Ну вот каких-нибудь две минуты не застали.
– Куда она пошла? скоро вернется? – торопливо спрашивал Шубников.
– Разве она скажет, куда пошла? – отвечала старуха. – Сказала, что ночевать дома не будет. Да вы не господин ли Шубников будете?
– Ну да, я – Шубников. Она мне записку оставила?
