Подходя к калитке, Ленка заметила, что за кустами у забора справа от нее движется что-то белое. Ленка остановилась, вгляделась, – освещенная прямо в лицо луною, шла Вера. На ней было белое платье, то, в котором на днях она танцевала и веселилась до слез на товарищеском балу, белые чулки и белые башмаки. На голове белый платочек, и лицо бледное от лунной высокой печали.
Ленка пошла к ней навстречу, и сердце ее забилось от печали и жалости.
– Верочка, милая, ты сама пришла? или он тебя позвал? Вот-то сошлись.
– Подал знак, – отрывисто и тихо говорила Вера. – Был у нас утром. Видно, готова бумага. Спроворил. А я пришла, думаю, ты с Иван Андреевичем. Ну, думаю, что мешать. Потом думаю, войти все-таки надобно. Думаю, пришел ли? Подкралась тихо, – сквозь занавески в угловой будто свет. Тихонько с бокового крылечка поднялась, вошла в коридор, слышу твой голос, и еще Шубников козлом дребезжит. Ну, думаю, холоп распространяется, значит, хозяина еще нет. Выбралась, в кустах схоронилась, как воровка. Жду, когда приспешник комолый выкатится.
Вера засмеялась. Сказала вдруг весело:
– Мама твоя о нем верно говорит.
– Да уж у меня мама умеет словечки подбирать.
– Ну вот, – говорила Вера, – стою, вдруг вижу, ты идешь. Пошла и я. А что же тот-то?
– Инженер Шубников на чердак полез, – сказала Ленка.
И передала Вере все, что узнала днем в домике.
– О, – сказала Вера, – недаром его наши так не любят. Вот-то негодяй! Видно, все прихвостни таковы, – мастера на все руки.
– Ну, а у вас что? – спросила Ленка.
– У нас тревожно, – сказала Вера. – Забастовка. Хозяин говорил с рабочими. Почти на все согласен. Только в одном разошлись. Товарищи требуют увольнения Шубникова, хозяин и слышать не хочет. Ну да сошлись бы, – хозяин уступил, в этом наши бы ему уступили. Да вдруг солдаты нагрянули. Говорят, сам-то даже и не знал, без его ведома Николай да инженер вызвали. Теперь плохо. Кто у нас за мировую говорили, теперь воды в рот набрали, молчат. Наши о Шубникове больше не хотят и слушать. Шубников на дворе у потребилки от хозяина как-то отстал, так наша молодежь его помяла немного. Ну, постарше вступились, хозяин его в коляске увез.
– А что ж солдаты? – спросила Ленка.
– Да что солдаты! Солодовский заорал, офицер начал петушиться, чего-то командовать, горнист заиграл, воины ружьишками брякнули, – ну, наши поразбежались, обошлось пока без крови. Хорошо, что моего Глеба там не случилось. Потом говорит мне: будь я там, я бы его двинул. Не любит он Шубникова. Да и за дело, видно. У Малицына, видно, глаз верный, сразу его понял.
108
– Вера, у тебя пятно на платье, – сказала Ленка.
Вера оглянула себя, – спереди, внизу белой юбки, серое пятно. Припоминая, сказала:
– Там у калитки камень большой, не видела, споткнулась, упала.
– В доме вода есть горячая, пойдем, замоем, пока не влипло, – заботливо говорила Ленка.
Вера усмехнулась, пожала Ленкину руку, сказала:
– Подожди, дай отдохнуть.
– Ну посиди, я сюда принесу одеколон и полотенце.
И быстро побежала в дом. Это пятно на белом платье, – нельзя его стерпеть Ленке, плакать от него хочется. Вера, улыбаясь, смотрела вслед за нею, потом села на скамейку, – так устала!
Скоро Ленка вернулась с флаконом и с полотенцем. Стала на колени, лила одеколон и снимала осторожно полотенцем грязь. Ну вот опять чисто, а мокрое пятно живо высохнет.
Вдруг Ленка уронила флакон и полотенце на песок, ухватила Верины колени и заплакала.
– Верочка, милая, сестрица дорогая!
– Ну, ну, не плачь, – лаская, унимала ее Вера, – потом еще успеем поплакать, времени будет много и для слез, и для смеха. А теперь к нему с красными глазами не идти.
Ленка вытерла слезы, села рядом с Верою. Помолчали.
«Да, не надо распускаться», – думала Ленка.
Спросила, опять собирая всю свою силу и все внимание:
– Что же мы будем делать? Поздно, Горелову сегодня не до того, пожалуй, и не придет.
Вера усмехнулась и сказала уверенно:
– Придет! Ты одна его встреть, Леночка, расскажи ему все, что надо. А я пока тут в саду подожду. Хорошо тут, спокойно. Потом, когда кончишь, дай мне знак, – ну, запой что-нибудь, хоть про Стеньку, что ли. А пока объясни мне хорошенько, как там чердачок-то устроен.
Сидели на скамейке и разговаривали тихо. Луна поднималась выше, все пристальнее оглядывая сад. Уже она была на юге, когда заскрипел в замке ключ. Вера быстро отошла за кусты. Ленка подняла флакон, хотела положить его на скамейку, да заторопилась, забыла о нем и, машинально вертя его в руках, стала около калитки. Горелов вошел. Огляделся. Спросил с удивлением:
– Это кто? А, да это – Ленка! Как ты сюда попала?
– Господин Шубников привел, – отвечала Ленка.
Брови Горелова сурово сдвинулись. Гневным окриком хозяина он спросил:
– Зачем?
– Иван Андреевич, пойдемте подальше, в беседку, я вам все объясню, – говорила Ленка.
Горелов подозрительно глянул на нее. Флакон в ее руках навел его на тревожные мысли. Он спросил:
– С Верою что случилось?
– С Верою ничего, не беспокойтесь, Иван Андреевич, только говорите тише, он подслушивает.
– Кто? жених? Как он сюда попал?
– Господин Шубников подслушивает.
– Час от часу не легче! Что за ерунда!
Вера услышала, как Ленка и Горелов ушли по дорожке вдоль забора к Волге. Тогда она вышла к калитке, села на скамейку, прислушивалась, ждала.
Прошло более получаса. Было тихо и в ограде, и за оградою. Только раза два-три откуда-то издалека донеслись веселые вскрики, песня, стук телеги, – и опять тихо. Тени заметно передвинулись. Боковая стена домика отчетливо белела. Из ее трех окошек два были видны Вере, в спальне и в уборной, занавешенные, и домик казался ослепшим и чутко слушающим, а красный железный ободок переднего слухового окна казался настороженным ухом, продетым сквозь зеленую железную шапку.
Вот скрип песчинок, негромкие голоса. В узком просвете между деревьями дорожки и ребром дома на короткий миг показались, подходя к переднему крыльцу, Горелов и Ленка. И тотчас же Ленка негромко запела:
Из-за острова на стрежень…
Но Горелов тревожно остановил ее:
– Тише, замолчи! Не ровен час, услышат. Я здесь в домике и инструмента никакого не держу, кроме гитары, – она тихая.
Ленка перестала петь и тихо смеялась. Вот шаги на ступеньках, легкий шум открытой и опять закрытой двери.
«Унимает, как меня тогда, – подумала Ленка, – осторожен, а от Шубникова не остерегся».
