Он прочел еще одну проповедь – острую, злую и горькую, направленную против церкви Вселенской Любви. Он говорил, отчетливо понимая, что впустую сотрясает воздух. Его слушали старушки, которые и без того плевались при одном упоминании сектантов. Те самые старушки, между прочим, которые благополучно отваживали от церкви молодежь своим злобным шипением и постоянными одергиваниями: не так оделся, не туда стал, не так поставил свечку." Его так и подмывало проехаться по этому поводу, но он сдержался: чего доброго, и эти подадутся в секту, и тогда будет он, отец Силантий, читать проповеди сам себе…
Утром он опять получил анонимку с угрозами и предложением собирать манатки и уносить ноги куда подальше. Это была уже пятнадцатая анонимка. Отец Силантий берег их, храня в отдельном ящике стола, как неоспоримые свидетельства того, что его работа не пропадает втуне. Он был рядовым в армии Господа, и эти грязноватые листки бумаги с коряво выведенными на них левой рукой угрозами и матерными эпитетами были его единственной наградой, его орденами. В минуты душевной слабости, когда ему хотелось бросить все и податься в монастырь, он садился в свое удобное кресло, открывал запертый на ключ ящик и перечитывал анонимки.
Жизнь сразу наполнялась смыслом: он мешал слугам дьявола делать их грязное дело, а большего в его положении нельзя было и желать. Это была слабая помеха, и это было слабое утешение, но все же лучше, чем совсем ничего.
К вечеру отец Силантий снова был пьян, а поутру с тяжким похмельным изумлением обнаружил, что в доме нечего есть. Умывшись и расчесав спутавшуюся за ночь бороду, батюшка облачился в мирское одеяние, выкатил из сарая велосипед, повесил на руль хозяйственную сумку и выехал со двора, держа путь в крапивинский гастроном, поскольку в магазине деревни Мокрое продуктов было немногим больше, чем в его собственном холодильнике.
Пять километров на велосипеде – сущий пустяк даже для такого велосипедиста, каким был отец Силантий. Дорога уже подсохла, и только в ложбинах грязь еще оставалась вязкой, норовя затормозить поступательное продвижение отца Силантия и повалить его на бок. Отец Силантий, впрочем, хорошо изучил нрав здешних дорог, и выбить его из седла было не так-то просто. Ехал он не торопясь, но дорога все равно отняла у него не более получаса, по истечении которого он прислонил свой видавший виды велосипед с обшарпанной рамой и заметной «восьмеркой» на переднем колесе к сваренному из чугунных труб поручню, тянувшемуся вдоль витрины гастронома.
Он вошел в магазин, кивая, раскланиваясь и осведомляясь о здоровье. Он знал здесь почти всех, и все без исключения знали его. Держа сумку на сгибе локтя, как домохозяйка, он принялся наполнять ее продуктами: килограмм макаронов, батон колбасы, две буханки черного хлеба и одна белого, пакетик черного чая, жестянка растворимого кофе, пакет сахару. Отец Силантий загружался основательно, чтобы не мотаться туда-сюда лишний раз.
Он немного поболтал с продавщицей в бакалейном отделе: как здоровье, как муж, оправилась ли после болезни матушка, и потратил не менее десяти минут на то, чтобы отразить атаку нового директора крапивинской школы, одержимого идеей провести экскурсию учащихся в храм Святой Троицы. Он считал, что тем самым внесет неоценимый вклад в дело воспитания подрастающего поколения. Этот новоявленный славянофил с отчетливым черносотенным душком не нравился отцу Силантию, и тот не понимал, куда смотрели люди, назначившие явного дурака и экстремиста директором школы. Ему стоило немалого труда деликатно втолковать этой дубине, что храм Божий, как и железнодорожное полотно, не является местом для игр и прогулок.
"Существует воскресная школа, – говорил он, – существуют службы, куда вход открыт и старикам, и молодежи… Кроме того, – сказал он, – что вы собираетесь показывать детям в недостроенном храме?
Единственное, что вы можете привить им, действуя подобным образом, это скуку и отвращение…" Он выразил готовность посетить школу и провести несколько бесед с учащимися разных классов, если у господина директора будет такое желание, и они расстались, недовольные друг другом.
Пристраивая потяжелевшую сумку на багажник велосипеда и продолжая здороваться и раскланиваться, отец Силантий вдруг подумал: а не написать ли сыну? Тот пять лет назад закончил Загорскую духовную академию и, в отличие от отца, быстро делал карьеру. Отец Оилантий про себя подивился тому, что вспомнил о сыне только теперь. Гриша мог бы посоветовать что-нибудь, а то и замолвить словечко где надо… Отвечая собственным мыслям, батюшка медленно покачал головой: сын принадлежал к новому поколению священников и был скорее политиком, чем служителем Господа. Порой отец Силантий с нехорошим холодком в душе начинал подозревать, что сын вообще не верит в Бога, а просто делает карьеру, оттолкнувшись от своего незадачливого родителя, как от трамплина. Что ж, пусть летит… Во всяком случае, поразмыслив, отец Силантий решил, что помощи от сына ждать не приходится, не станет он рисковать карьерой, да и чем, в сущности, он мог бы помочь? Нет, это была его, отца Силантия, война, его участок фронта, и он собирался стоять до последнего.
Отец Силантий, сметной в своей выгоревшей на солнце, ветхой брезентовой курточке и затрапезных мирских брючатах, совершенно не вязавшихся с длинной, уже основательно поседевшей бородой и остатками косматой, до плеч, шевелюры, взгромоздился в седло и, с натугой крутя педали, пустился в обратный путь. Ехать из Мокрого в Крапивино было сущее удовольствие: дорога почти все время шла под уклон, и езда не требовала никаких усилий, зато обратный путь, согласно законам физики или Божьему установлению, представлял собой почти непрерывный, хотя и пологий, подъем, преодолевая который отец Силантий всякий раз думал, что непременно надорвется и отдаст Богу душу где-нибудь на обочине, свалившись головой в кусты.
Примерно на полпути петлявшая полями дорога ныряла в перелесок и выбиралась из него уже в полукилометре от Мокрого. Кому и по какой причине понадобилось называть стоящую на холме деревню таким неподходящим именем? В колодцы здесь приходится опускать по двенадцать-пятнадцать бетонных колец, а кое-где и по двадцать, чтобы добраться до воды. Каждое кольцо высотой в метр, а бывают и по полтора, вот и считай, сколько до той воды, а они – Мокрое… Словно в насмешку.
Это была привычная, традиционная мысль, рождавшаяся у него всякий раз на одном и том же месте – там, где дорога, прежде чем нырнуть в лес, спускалась в неглубокую болотистую лощину, на дне которой стояла не просыхающая круглый год страшноватая лужа в берегах из липкой черной грязи. Создавалось впечатление, что эта мысль не рождается, а приходит извне, словно она постоянно жила здесь, в этой лощине, и коротала время в обществе свирепых комаров, поджидая одинокого путника, чтобы хоть несколько минут погостить у него в голове.
Отец Силантий недовольно фыркнул, с разгона проскакивая лужу. От таких рассуждений недалеко до веры в водяных и леших… Оглянуться не успеешь, как начнешь видеть кикимору за каждым кустом.
Натужно скрипя педалями, он выбрался из лощины. Здесь ему пришлось остановиться и некоторое время постоять, пыхтя и отдуваясь. Можно было, конечно, поступить по-другому – вывести велосипед из лощины на руках, а потом спокойно ехать дальше, но отец Силантий всякий раз поступал наоборот, давая работу своим старческим жилистым ногам. Это было для него своего рода проверкой на прочность, одним из многочисленных маленьких экзаменов, которые он устраивал себе с тех пор, как остался один. И, как всегда, экзамен был выдержан с честью… Вот только раньше, всего лишь год назад, ему не приходилось останавливаться, выбравшись из лощинки, и стоять, слушая, как загнанно стучится в ребра его усталое сердце. «Что ж, – спокойно сказал себе отец Силантий, – ты не молодеешь, дружок, да и пьешь ты, как губка, а это тоже не способствует укреплению здоровья. Тем не менее кое на что ты еще годишься.., к примеру, на то, чтобы с Божьей помощью перекрыть дорогу этой мерзости, которая пустила корни в Крапивино и пошла расползаться по округе. Ведь многие из тех, с кем ты сегодня говорил, ходят в этот их молельный дом, – с неприятным холодком под ложечкой подумал он вдруг. – И возможно, это кто-то из них, из тех, кто, вежливо улыбаясь, раскланивался со мной в магазине, вечерами развлекается, старательно выводя левой рукой грязные ругательства и угрозы в мой адрес».
