– Что ты там рисуешь? Погоди, дай угадаю. Автопортрет. Точно! Очень похоже, кстати. Вылитый ты. Глаза такие же ясные.
– У тебя напрочь отсутствует чувство прекрасного. Но чего еще ждать от швейцарской деревенщины? Ты что, слепой? Это же портрет Альбрехта. В слезах!
Ха-ха-ха-ха!
Дюрер рыгнул.
– Художник запечатлел момент, когда выяснилось, что плащаница, приобретенная архиепископом за пятьсот пятьдесят дукатов, – подделка. Видишь, как бедняга убивается? Да и черт с ним. У него теперь есть работа Дюрера, которая ценнее любой истинной плащаницы.
Дюрер склонился над лужицей и спросил у нее:
– Ну что, доволен теперь, архидурачина?
– А с какой стати он обнаружит, что это подделка? – обеспокоился Дисмас.
– Я пошутил. А ты шуток не понимаешь. Кому-то из нас надо срочно выпить. Наверное, тебе. Или мне.
Дюрер полез в карман и тоже вытащил пригоршню дукатов. Он расставил их аккуратными столбиками по столу.
– Мои красивее твоих. Но на то я и художник. Глянь, как они мерцают в свете свечей. Вот она, истинная красота. Слышишь? Или опять замечтался об альпийских коровах? Какой же ты все-таки филистимлянин, Дисмас! Но – добрый филистимлянин. – Он снова занялся дукатами. – Я их напишу. И назову картину «Натюрморт с дукатами Альбрехта»!
Ха-ха-ха-ха!
– Кстати, – сказал Дисмас. – На каждом дукате должен быть твой портрет. Тогда у тебя будет великое множество автопортретов.
– Лучше расскажи, как он отреагировал на ценник.
Подражая голосу Альбрехта, Дисмас произнес:
– Должен признать, пятьсот дукатов – воистину ошеломительная цена.
– Между прочим, после твоего отъезда в Майнц я узнал, что Альбрехт берет взятки. От императора.
– Взятки? За что?
– Максимилиан помирает и хочет оставить трон внуку Карлу – испанскому королю. Поэтому последними оставшимися у него дукатами он подкупает курфюрстов, чтобы те голосовали за Карла. Если бы я только знал об этом раньше! Надо было просить тысячу. Две тысячи…
– Не ной. Мы получили пятьсот пятьдесят.
– Как же все это гадко, – неожиданно помрачнев, объявил Дюрер. – Все насквозь прогнило и погрязло в пороке. Мы живем в гнилые времена.
– Прежде чем вещать с амвона, подумай вот о чем. Мы только что облапошили самого влиятельного архиепископа в германских землях. Срубили с него пятьсот пятьдесят дукатов. А теперь продолжай оплакивать прогнивший век.
– Ну-у-у…
– И не все прогнило. Фридрих, например, не прогнил. Предлагаю тост за Фридриха Саксонского. Кстати, я же заставил Альбрехта выпить за его здоровье!
Ха-ха-ха-ха!
– Ты бы видел его рожу. Я думал, он… Ох, черт! Спалатин.
В дверях стоял секретарь Фридриха. Он оглядел таверну, заметил Дисмаса и направился к их столу.
– Так-так, – добродушно произнес он, с улыбкой глядя на двух нализавшихся друзей и горки мерцающих дукатов. – Мы сегодня что-то празднуем?
– Да, – сказал Дисмас, внезапно протрезвев. – Мы… я… Я потерял все деньги из-за этого проходимца Бернгардта.
– Я слышал, – сочувственно кивнул Спалатин. – Соболезную.
– Но я нанял адвоката, ловкого малого, и… – Дисмас показал на золото. – В общем, он сумел вернуть мои деньги. Не все, конечно. Адвокаты нынче дороги. Но оно того стоит. Как видите.
– Рад за вас. Между прочим, дядюшка вас заждался.
– Мы только что пили за его здоровье. Я как раз хотел его навестить.
– На прошлой неделе случилось нечто странное, – сказал Спалатин.
– Правда?
– В замок прибыл почтовый курьер со срочной депешей от мастера Дисмаса из Нюрнберга. А когда послание распечатали, там ничего не оказалось. Ни слова. Чистая бумага. Это вы прислали?
– Я?.. Нет… Точно не посылал. Я же помню. Очень странное происшествие. Выпьете с нами?
– Нет, спасибо. Я должен поговорить с Генляйном, часовых дел мастером. Вон он сидит. Ваш дядюшка хочет заказать красивые часы для лектория. Будем надеяться, они обойдутся дешевле, чем ваш адвокат. Только не показывайте Генляйну вашу кучу дукатов, иначе он начнет торговать вам свои часы.
Спалатин ушел за стол к часовщику.
– Думаешь, он поверил? Ну, про письмо?
– Да ему плевать. А на кой ты наплел ему про адвоката?
– Что пришло в голову, то и наплел. Или нужно было сказать, что это золото, которым император заплатил тебе за Ахенский алтарь? Надо же было как-то ответить. Денег-то прорва, хватит, чтобы…
– Купить еще бренди! А потом еще.
Из «Жирного герцога» приятели выбрались глубоко за полночь.
– Ты только в ров не свались, – предостерегал Дюрер.
– Зря я солгал мастеру Спалатину. Он хороший человек.
– Да, действительно. Надо было честно признаться: мол, послал дядюшке брехливую цидулю, написанную исчезающими чернилами, чтобы облапошить архиепископа Майнцского. И познаете истину, и истина сделает вас свободными… – Дюрер рыгнул. – Давай прямо сейчас двинем в Виттенберг, и ты сам ему все расскажешь.
– Тоже мне, утешитель выискался!
– Я просто говорю…
– Не надо больше ничего говорить.
– Ох, ну сколько можно каяться?! Мы сделали доброе дело. Может, теперь у Альбрехта не хватит денег на кардинальскую шляпу.
Дисмас вытащил из кармана дукат и стал разглядывать его при свете луны:
– Как ты думаешь, Нарс, где взяли этот дукат?
– У Якоба Фуггера, как и все остальные дукаты на свете.
– Скорее, у какого-нибудь бедного недоумка, который бросил его в сундук Альбрехта, надеясь выкупить родных из чистилища.
– Тот, кто бросил этот дукат в сундук, конечно же, недоумок, но явно не бедный. И поделом ему, если он еще и настолько туп, что воображает, будто из чистилища вызволяет золото, отданное раскормленному монаху. Я согласен с Лютером. Он утверждает, что никакого чистилища нет. Это просто выдумка. Чтобы все от страха уверовали. К чертям чистилище! О как! К чертям. Чистилище. Нет, ты понял?
– Да уж, Нарс. Обхохочешься. Не забудь Агнессе рассказать.
11. Честное слово
Спустя несколько дней Дисмас верхом подъезжал к Виттенбергу по Лейпцигской дороге.
Особой любви к Виттенбергу Дисмас не питал. Небольшой городок на пологом северном берегу Эльбы, ничего примечательного вокруг. Как ни странно, многие живописцы, включая и Кранаха, окружали Виттенберг величественным горным пейзажем, словно где-нибудь в Баварии. И все-таки, несмотря на заурядный вид городка, детище Фридриха вызывало невольное восхищение. Наверняка в один прекрасный день местный университет сможет потягаться даже с Сорбонной.
