Лошадиные копыта простучали по деревянному мосту. По левую сторону высилась башня замковой церкви, а справа виднелись башни-близнецы городского собора. На восточной окраине расположился монастырь августинцев, где брат Лютер наверняка сочинял очередную гневную инвективу против папы. Бедный дядюшка Фридрих!
Стражник у городских ворот жестом велел Дисмасу проезжать. Во дворе замковой церкви Дисмас спешился. Он смотрел на величественное строение и с грустью думал, что в последний раз посещает место, где провел так много времени, пополняя галерею Фридриха. Еще печальнее было от мысли, что он никогда больше не увидит своего покровителя.
Дворецкий Клемп объяснил, что курфюрст в Долгом зале, позирует Кранаху для нового портрета.
Дисмас прошел в кабинет Спалатина. Случайная встреча в нюрнбергской таверне все еще внушала определенное беспокойство.
– А, блудный племянник! – с улыбкой приветствовал его Спалатин.
Что он имел в виду? Или это его обычное добродушие? После обмена любезностями Дисмас как бы невзначай спросил:
– Кстати, что-нибудь выяснилось о странной депеше?
– Ничего. Наверное, очередное разгильдяйство почтовой службы. Далеко не первое. Привезли что-нибудь любопытное для дядюшкиной коллекции? Места почти не осталось. В прошлом месяце мы пересчитали все реликвии. Угадайте, сколько их у нас?
– Тысяч семнадцать?
– Семнадцать тысяч четыреста сорок три. Похоже, архиепископу Майнцскому за нами не угнаться. Между прочим, до нас дошли слухи, что он обзавелся собственной плащаницей.
– А, ну да. – Дисмас натужно хохотнул. – Таких плащаниц пруд пруди.
– Говорят, эта какая-то особенная. – Спалатин смотрел на Дисмаса. – Не может быть, чтобы вы о ней не слыхали.
– Я был в разъездах, к тому же перевидал столько плащаниц, что меня трудно удивить. Как поживает дядюшка?
– Как обычно. Подагра. Камни. Как вам известно, он любит вкусно поесть.
– Это точно. – Дисмас похлопал себя по животу.
– Тоскует по охотничьим дням. Он ведь обожает охоту. Но это все в прошлом. Лютер ему очень досаждает.
– Что происходит?
– Поговаривают, что на Лютера готовится покушение. Пришлось расставить стражу на каждом углу.
– Его не посмеют убить в городе.
Спалатин пожал плечами:
– Он нажил могущественных врагов. Император, папа, наш драгоценный будущий кардинал Майнцский. Если бы не ваш дядюшка, от брата Лютера уже давно бы осталась лишь кучка золы и косточек.
– Да уж. Хвала Всевышнему за дядюшку Фридриха.
– Трудно сказать, как все обернется. Надеюсь, что в перерывах между сочинением памфлетов, обличающих Римскую церковь, брат Лютер находит время помолиться и попросить у Бога долгих лет для курфюрста. Фридрих вам очень обрадуется. Он постоянно вас вспоминает. Он очень привязан к вам, Дисмас. Вы ему и впрямь как настоящий племянник.
– Да, я знаю. Удалось сторговать часы по сходной цене?
– Против нюрнбергских часовщиков я просто ребенок, – рассмеялся Спалатин. – Как бы не пришлось просить вас одолжить мне горсть дукатов. По правде говоря, я очень рад, что вам удалось вернуть свои деньги. Какой же все-таки жулик этот Бернгардт!
В Долгий зал Дисмас вошел через двери в дальнем конце. Фридрих, смежив веки, сидел в кресле у окна. Наверное, дремал. Он не любил позировать.
Осторожно ступая, Дисмас приблизился. Паркет скрипнул. Кранах обернулся и приложил палец к губам. Дисмас пригляделся к мольберту. Миниатюра. Кисти совершенно крохотные, в иных лишь по волоску или два. Разговор вели шепотом.
– Как он?
– Спит.
– Ясно. – Дисмас рассматривал крошечный портрет. – Хорошо выходит.
– А вы чем промышляли? В могилах рылись?
– Нет. С этим покончено.
– Ну и что за плащаница у Альбрехта?
Дисмас пожал плечами:
– Не знаю. Спалатин что-то такое упоминал.
– Как это? Вы – и не знаете? Вы же в своем деле дока.
– Я плащаниц повидал больше, чем вы – холстов, мастер Кранах.
Фридрих приоткрыл глаза. В юности они у него были навыкате, что придавало им напряженное, лютое выражение. Дюреру удалось это запечатлеть. Увы, возраст и избыточный вес взяли свое. Глаза подзаплыли, но цепкий взгляд, теперь уже искоса, из-под тяжелых век, все так же пригвождал собеседника к месту. Обвисшие щеки смягчали некогда суровый, жестокий облик.
– Племянник. Даете советы мастеру Кранаху?
– Убеждаю его пририсовать нимб, – улыбнулся Дисмас. – А Кранах хочет дождаться канонизации.
– Ну, это навряд ли. Подойдите же. – Он развел руки для объятья. – Лукас.
– Да, ваша милость?
– Довольно на сегодня.
– Как будет угодно вашей милости.
Протирая кисти, Кранах раздраженно взглянул на Дисмаса. Кранах был человеком разносторонних интересов. Придворный живописец и бургомистр, он вдобавок владел крупнейшим издательским домом в Виттенберге, городской аптекой и многочисленной недвижимостью. Они с Лютером были в приятельских отношениях.
Надо же, размышлял Дисмас. И Дюрер, и Кранах – известные художники. Дюрер подвержен меланхолии, но в настроении – душа общества и весельчак. А с Кранахом не посмеешься. За все годы их знакомства Дисмас ни разу не видел, чтобы Кранах смеялся. Впрочем, это заметно и по его картинам. Нет вдохновения.
– Чем порадуете своего дряхлого дядюшку? – спросил Фридрих.
– Боюсь, я нынче с пустыми руками. Приехал, чтобы… – Дисмас осекся.
– В чем дело?
– Я приехал попрощаться, дядюшка. Возвращаюсь домой. Пора.
Фридрих насупился. Глаза его увлажнились.
– Так неожиданно. Работа над коллекцией еще не закончена.
Дисмас улыбнулся:
– Ваша коллекция – лучшая в мире, дядюшка. Ну, после ватиканской. Мастер Спалатин говорит, что у вас почти не осталось свободного места.
– А чем вы собираетесь жить?
– Я не пропаду. Ваша щедрость сделала меня состоятельным человеком. Не беспокойтесь за меня.
– Я думал, вы потеряли все деньги. Из-за этого поганого Бернгардта.
Значит, ему обо всем известно. Спалатин.
– Мне… – Дисмас кашлянул, выдавливая ложь. – Мне удалось вернуть некоторою сумму.
Фридрих пристально смотрел на него. Внутри у Дисмаса все съежилось.
– Я буду по вам скучать, Дисмас.
– И я по вам, дядюшка.
Фридрих стащил с пальца перстень:
– В знак моей любви.
– Я… Нет… Я не могу… – Дисмас протестующе вскинул руки.
