– Мне кажется, я понял, в чем дело. Это пентименто.
– Пентименто?
– Да, – продолжал Дисмас, – именно так. Я теперь вспомнил. Холст хранился у меня много лет. Когда-то я нарисовал на нем эмблему Кранаха. Темперой. А потом забыл об этом. Видите ли, со временем темпера выцветает. Особенно на льне. И рисунок… исчез. И когда я взялся за изготовление плащаницы, то не вспомнил о нем. Очень неосмотрительно с моей стороны, – с нервным смешком добавил он. – Вы совершенно правы, ваше высокопреосвященство. Я не слишком сообразителен. И теперь уповаю на ваше милосердие.
– Милосердие? Значит, вы ожидаете милосердия?
– Это добродетель, завещанная нам Господом.
– Не смейте говорить нам о Господе! Вы осквернили Его светлый образ! – Альбрехт гневно указал на плащаницу.
– При всем уважении должен отметить, что ваше высокопреосвященство были не столь взыскательны к лодке святого Петра…
– Стража!
Дисмаса увели.
14. Кардинальские прегрешения
– Письмо для курфюрста, мастер Спалатин. Из Майнца. От кардинала.
Спалатин с неохотой принял из рук помощника письмо: наверняка это очередная ламентация Альбрехта о Лютере. Сколько их уже было, от просительных до кипящих возмущением по поводу отказа Фридриха выдать Лютера.
Он потянулся за ножом – срезать печать. Скорее всего, в письме одни лишь укоризненные упреки и горькие сетования на то, что Фридрих не явился на церемонию возведения Альбрехта в кардинальский сан. Что не имело ни малейшего отношения к Лютеру. Фридриху просто нездоровилось.
Спалатин начал читать.
О боже.
Он заторопился в покои Фридриха. Вручил послание курфюрсту. Фридрих принялся за чтение, хмуря лоб.
Ваш гнусный и достойный презрения заговор раскрыт. Неужели вы и вправду полагаете, что это отвратит нас от нашего стремления исполнить волю Святого престола и предать вашего монаха-еретика Лютера в руки правосудия?
Фридрих недоуменно посмотрел на Спалатина:
– Ради всего святого, о чем он?
– Читайте дальше.
Ваш поставщик святынь Дисмас, назначенный исполнителем этой возмутительной и вероломной авантюры, – мой пленник. Не сомневайтесь в том, что к нему применяются самые пристрастные методы дознания. Не сомневайтесь также, что его признания с подробным изложением всех ваших святотатственных махинаций в самом скором времени будут опубликованы по всей империи, к позору Саксонии и дома Веттинов.
Писано сего дня вашим братом во Христе, чье Святое имя вы подвергаете поношению покровительством еретику Лютеру, а теперь еще и кощунством самым богомерзким,
ALBERTVS. CARDINA. MAGVN
[5].
– Он спятил, – покачал головой Фридрих.
– Скорее всего, обнаружил, что плащаница подделана мастером Дисмасом. Этим и объясняются речи о святотатстве и кощунстве. Непонятно только, почему он считает, что в этом замешаны вы.
Фридрих смотрел на письмо:
– Тут какая-то уловка. Хитроумный ход, чтобы взять верх в деле Лютера.
– Возможно. Но логика туманная. На мой взгляд.
– Как бы там ни было, – вздохнул Фридрих, – он заполучил Дисмаса.
– Боюсь, что так.
– Вы упоминали о какой-то новой пытке…
Спалатин кивнул.
– И?
– Это так называемая марионетка. Применяется двумя… двумя способами…
– Да рассказывайте же, Георг!
– Уши, ладони и ступни прокалывают крючьями. Жертву подвешивают. И дергают за веревки. Отсюда и название. Этой пытке намеревались подвергнуть Бернгардта, нюрнбергского мошенника. Она пользуется успехом у публики: казнь растягивается на сутки.
Лицо Фридриха исказила гримаса омерзения.
– Когда было отправлено письмо?
– Пятого дня.
– О господи!
– Дисмас – выносливый малый. Вы же помните, он из райзляуферов.
– Висеть на крючьях – это не сражаться, Георг. Он поступил скверно, но я не желаю оставлять его Альбрехтовым инквизиторам на расправу. Вам следует поторопиться. Вы готовы?
Спалатин кивнул.
– Предложите все, что посчитаете необходимым. Выясните, почему Альбрехт полагает, что мы причастны к этой… напасти.
Спалатин поклонился и направился к дверям.
– Георг?
– Да, ваша милость?
– Вызволите Дисмаса во что бы то ни стало. Я ему сам шею сверну.
В майнцском кардинальском дворце Спалатина проводили в приемную. Тело ныло от сумасшедшей скачки. Он невольно скрипел зубами, ковыляя по каменному полу. Не желая выдавать свою слабость, Спалатин с усилием выпрямился, расправил плечи и переступил порог приемной. Ему тут же пришлось склониться, чтобы облобызать подставленный перстень, и позвоночник будто проткнули раскаленным прутом.
– Ваше высоко… преосвященство.
– Вам нездоровится, мастер Спалатин?
– Возраст, ваше высокопреосвященство.
– Судя по всему, дорога была не из легких.
– Курфюрст наказывал передать вам заверения в братской любви. Он в высшей степени удручен и встревожен вашими, если мне будет позволено так выразится, ошеломляющими заявлениями.
– С вашего позволения, мы глубоко опечалены нашим некогда возлюбленным братом.
– Ваша эпистола не оставляет в этом сомнений. Мой господин приказал выяснить причину, по которой ваше высокопреосвященство полагает курфюрста сопричастным какому бы то ни было вменяемому деянию.
– Мастер Спалатин, давайте не станем разыгрывать невинность, – фыркнул кардинал и дал знак монсеньору.
Тот достал из ларца сложенный отрез льна и без лишних церемоний разостлал его на длинном столе с поспешностью лавочника, показывающего третьесортный товар.
«Res ipsa
[6]. Вот и доказательство», – подумал Спалатин, осеняя себя крестным знамением.
– Да будет вам, – сказал Альбрехт. – Мы же с вами знаем, что в этом нет нужды.
Спалатин вглядывался в восхитительное изображение, затылком чувствуя пристальный взгляд Альбрехта.
– Великолепная вещь. Мои поздравления вашему высокопреосвященству.
– Мы бесконечно польщены вашим одобрением. Скажите, не кажется ли вам, что правая длань Господня особенно удалась?
Спалатин пригляделся. Сначала он ничего не заметил, но потом увидел рубиновый перстень в пасти… Господь всемогущий! Подпись Кранаха? Да что это все… Он перевел взгляд на Альбрехта:
