Затем Шенк заговорил о большой ответственности, которая лежит на представителях сообщества.
– И вот именно на эту тему перед нами выступит одна небезызвестная персона, и даже не персона – персонаж! – фыркнув, произнес он и довольно захрюкал над собственным остроумием. – Персонаж, которого все хорошо знают, уважают и ценят повсеместно, а особенно там… – Скрючив большой палец, он потыкал за спину, на север.
Дисмас шагнул вперед, надеясь положить конец этим разглагольствованиям, но благодушие Шенка, подогретое вином, было неукротимо. Он продолжал заливаться про «Дисмаса-персонажа, Дисмаса-легенду, поставщика святынь ко двору его преосвященства архиепископа Бранденбургского и Майнцского Альбрехта, поставщика святынь ко двору курфюрста Саксонии Фридриха Мудрого, а до этого – Дисмаса-бойца из числа швейцарских наемников-райзляуферов».
– Поэтому сердить его не советую, иначе он отрежет вам яйца! – предупредил Шенк.
– Я сейчас тебе яйца отрежу, если не заткешься и не сядешь на место, – сказал Дисмас под раскаты смеха.
Однако же Шенк не унимался, продолжая потчевать собрание рассказами о том, как Дисмас начинал свой путь в ремесле, о его пребывании в Святой земле, о том, как он стал первым, кому удалось раздобыть скелет одного из младенцев, умерщвленных солдатами Ирода, причем с полным набором косточек. Слушатели негромко переговаривались и уважительно кивали.
– Этот скелет находится теперь в коллекции Фридриха в Виттенберге, – добавил Шенк и перешел к годам, проведенным Дисмасом в катакомбах под Римом. – Этот кашель! Вы слышали, как он кашляет? – Шенк воспроизвел кашель Дисмаса. – Это кашель римских катакомб!
Одобрительный гул, аплодисменты.
Не выдержав, Дисмас положил руку Шенку на плечо:
– Я считаю, наш старина Шенк – самая истинная реликвия на ярмарке.
Смех в зале.
– Внимание, – сказал Шенк, – сейчас нам прочтут назидание, поэтому наполните-ка поскорей стаканы и прикройте руками уши!
Дисмас понимал, что нет никакого смысла рассказывать про этические аспекты ремесла пьяной ораве с кошельками, полными гульденов. Лучше всего просто сказать…
– Итак, коллеги, год у нас с вами выдался хороший, поэтому предлагаю за это и выпить. Но в будущем давайте хотя бы попытаемся, хоть самую малость, помнить о том, что призвание у нас особое, по сути – сакральное призвание, так что…
Перед ним простиралось море стекленеющих взоров.
Дисмас с трудом выдавливал из себя слова:
– Как братство профессионалов, мы… мы… – (На него таращились пьяными глазами.) – Словом, мы должны блюсти определенные стандарты, вот и все.
Тишина. Недоумевающие взгляды. Господи, о чем он вообще?
Дисмас втянул в себя воздух:
– На этой неделе я видел несколько артефактов, которые, если говорить откровенно, не отвечают самым высоким стандартам.
– Если ты так трясешься над своими стандартами, то что можно сказать про твоего Тецеля? – крикнул кто-то из толпы.
Одобрительный рокот голосов.
– Это не мой Тецель, – ответил Дисмас. Тецеля он ненавидел всей душой, но тут надо было аккуратно подбирать слова. – Можете взять его себе.
Кое-где в зале раздались смешки. Торговля индульгенциями волновала всех.
– Он работает на твоего архиепископа Альбрехта!
Дисмас примирительно воздел руку:
– Мой Тецель? Мой Альбрехт? Дружище, что прикажешь делать мне, если архиепископ Майнцский нанимает брата Тецеля, чтобы тот продавал для него индульгенции? Я всего лишь торговец мощами, как и вы. Мощи привлекают паломников. Паломники приносят деньги. Это наш бизнес, мы сами его выбрали.
– Вот и славно! – выкрикнули откуда-то. – Но если угодно читать мораль на тему стандартов – читай ее Тецелю.
– Читать мораль? Монаху-доминиканцу?
Смех.
– Не он ли заявлял, что его индульгенции вызволят из чистилища любого, даже того, кто посягнет на Непорочную Деву?
Все притихли. Мысль о плотских утехах с Богородицей возымела отрезвляющее действие.
– Если Тецель говорил что-то подобное, то ему самому нужна индульгенция, – ответил Дисмас. – А мне срочно нужна выпивка, пока вы, засранцы, не вылакали все до капли.
Человек, приставший к Дисмасу с расспросами, проводил его до дверей. Выяснилось, что его зовут Витранелли, он родом из Милана и специализируется на минеральных реликвиях: кусочки Крестного пути, по которому Иисус шел на смерть, камень, на который Он наступил перед тем, как вознестись на небо, булыжники, которыми побивали святых… В почтительной манере Витранелли объяснил, что допытывался не из дерзости, а лишь потому, что мастер Дисмас наверняка не станет отрицать, что торговля индульгенциями по всей Европе и особенно в Бранденбурге – возмутительна.
Миланец казался добрым малым. Дисмас ответил ему, как один профессионал – другому.
– Поверьте, меня тошнит от Тецеля. Но что я могу сделать? Он работает на Альбрехта. Альбрехт – мой заказчик. Важный заказчик. Вы читаете своим заказчикам нотации касательно их работников?
Витранелли пожал плечами, как типичный миланец:
– Меня беспокоит, что Тецель погубит всю нашу торговлю. Рано или поздно кто-нибудь скажет: «Довольно! Настало время выгнать менял из храма, почистить конюшни…» И что тогда с нами со всеми будет?
Дисмас кивнул. Сам он все это понимал. Другой его важнейший заказчик, Фридрих Саксонский, считал омерзительным бесстыдный сбыт индульгенций Альбрехтом и Тецелем. Фридрих не позволил Тецелю заниматься торговлей на саксонской земле, но Тецель открыл лавочку в двух шагах от границы. Фридрих пришел в бешенство, но поделать ничего не смог: Тецель, действуя на территории Бранденбурга, находился под протекцией Альбрехта.
Витранелли выразился в том смысле, что Фридрихово «омерзение» есть не что иное, как зависть под маской напускного благочестия. Папа Лев издал буллу, дающую Альбрехту право торговать индульгенциями (разумеется, половиной выручки следовало делиться с Римом). Помимо того, булла аннулировала продажу индульгенций на всей остальной территории Священной Римской империи, включая и земли Фридриха. Теперь, чтобы выкупить себя или близких из чистилища, необходимо было приобрести индульгенцию именно у Альбрехта. Тем не менее все остальные, и Фридрих в их числе, продолжали продавать индульгенции, однако их индульгенции, не имея официальной санкции Рима, считались совершенно бесполезными. Это тот еще бизнес!
Дисмас признал справедливость замечания синьора Витранелли касательно продажи индульгенцией Фридрихом, как ни больно было соглашаться с уроженцем Милана в дискуссии об этике. Он обратился к нему доверительным тоном:
– Вам наверняка известна сложившаяся ситуация. Бранденбурги, семейство Альбрехта, жаждут власти. Как можно больше власти. Они пытались вытребовать архиепископский чин для крошки Альбрехта, но Альбрехту тогда было всего двадцать три, слишком нежный возраст согласно каноническому праву. И что же? Они все-таки получили папское произволение в обход церковного устава! Но такое произволение, – продолжал Дисмас, – стоит кучу денег. Поэтому они отправились к аугсбургскому банкиру Якобу Фуггеру. Фуггер ссудил деньги. Произволение было приобретено. Потом появилась возможность прикупить Майнцское курфюрство. Это уже серьезная власть – место одного из семи князей-выборщиков Священной Римской империи, решающих, кто будет императором. Желая заполучить и этот титул для крошки Альбрехта, Бранденбурги снова отправились к Фуггеру за золотишком. На этот раз им понадобилась двадцать одна тысяча золотых дукатов. И теперь Альбрехту нужно продавать индульгенции, причем продавать помногу и ударными темпами, чтобы расплатиться с Фуггером по ссудам. В результате появился брат Тецель со своим балаганом. Предполагалось, что папа римский употребит свою половину выручки от продаж индульгенций Альбрехтом на перестройку собора Святого Петра, в мраморе и с огромным куполом. – Дисмас улыбнулся. – Но как у вас в Милане, так и у нас здесь всем прекрасно известно, что у папы есть и другие статьи расходов: любимый слон-альбинос Ганно, охотничьи виллы, банкеты, увеселения и сопутствующие им услады плоти, рядом с которыми Петрониев «Сатирикон» покажется великопостным затворничеством. В итоге – все работают на Фуггера.
