– Надеюсь, у тебя выйдет лучше, – сказал Дисмас Дюреру.
Дюрер презрительно фыркнул:
– Ставлю пять гульденов, что это гишпанец.
– Почему?
– Посмотри, сколько кровищи. Иберийцы просто обожают расчлененку. Жить без нее не могут. Ни один ибериец не в состоянии написать натюрморт с цветами и фруктами, не приткнув рядом сочную свежесрубленную башку. Отними у иберийца красные пигменты: массикот, синопль, кармин, кошениль, терра-розу, охру, марену, сольферино, поццуоли, сиену, киноварь, сурик, амарант и багрец, – и он вскроет вены и станет писать собственной кровушкой. На Иберийском полуострове не было и нет ни единого приличного живописца. Они слишком долго прожили под басурманским игом. С маврами портретов не попишешь – сразу руки отсекут. А вот в остальном они опередили нас на века – и в медицине, и в астрономии, и в математике.
Вся компания подъехала к ксенодохию – приюту для неимущих паломников. Можно было подыскать и более комфортное проживание, но Дисмас решил, что странствующим монахам здесь самое место. Из ксенодохия несло миазмами переполненных выгребных ям, клопами, малярийными испарениями, гнойной язвой, прокисшим вином и заплесневелыми лепешками. Все приуныли, а Дюрер заявил, что ни за что на свете не поселится в этом, как он выразился, задристанном гадюшнике.
Дисмас начал увещевать приятеля. Он напомнил брату Нарсу, что тот принял обет не только нищеты, но и послушания. Брат Нарс ответствовал, что на обеты ему плевать и что он немедленно отправляется на поиски приличного жилья. Дисмас, не расположенный терпеть очередную Дюрерову истерику, скрипнул зубами и предложил брату Нарсу напроситься в гости к герцогу и вытребовать себе апартаменты, сообразные его величию.
Прения продолжались на стабильно повышающихся тонах. Магде пришлось вмешаться, чтобы монахи не принялись прилюдно мутузить друг друга. Она предложила на время устроиться al fresco
[10], в городском саду за углом, неподалеку от ворот Затворников. Все единодушно согласились, сочтя это вполне приемлемой альтернативой соседству с прокаженными, даром что эти несчастные любезны и угодны Господу.
Бивуак устроили под платанами. Здесь продувало ветерком и открывался прелестный вид на реку. Ландскнехтам было велено найти конюшню и запастись провиантом и вином, а заодно и разведать что-нибудь полезное. Дюрер, взбешенный дебатами у ксенодохия, отправился исследовать окрестности в одиночку.
Дисмас и Магда, расстелив одеяло в тенечке, уселись рядышком, будто влюбленные на пикнике. Монашеские рясы несколько портили впечатление.
– Дисмас…
– Лукас. Слушаю, сестра.
– У нас есть хоть какой-то план?
– Есть. Плащаницу будут вывешивать на стене замка, с балкона Святой капеллы. Ежедневно, с шестого по девятый час – именно столько времени длились страдания Иисуса на кресте. Брат Нарс подберется поближе, хорошенько все разглядит, а потом изготовит точную копию на холсте, купленном в Базеле.
– А дальше что?
– Дальше? Дальше… мы подменим плащаницу. Вот и все.
– И как же мы ее подменим?
– Как только брат Нарс нарисует копию – это надо сделать быстро, а брат Нарс не самый расторопный художник, – мы все побежим к стене замка, дождемся, когда вывесят плащаницу… И устроим живую лестницу. Высота стены – футов семьдесят. Или восемьдесят. Если встать друг другу на плечи, то тот, кто окажется на самом верху, дотянется до плащаницы. На самом верху будешь ты, потому что ты самая легкая. Надо хорошенько дернуть за нижний край плащаницы и вырвать ее из рук архиепископа и дьяконов. А взамен швырнуть им копию. А потом… Потом мы все пустимся наутек. Стремглав промчимся по городу, пронесемся по подъемному мосту и скроемся в горах. Вот такой у нас план.
Магда ошеломленно уставилась на него:
– Это…
– Да, он несколько недоработан… – сказал Дисмас. – Точнее, вообще не проработан.
Они умолкли, ради приличия перебирая четки.
– Помнишь, ты говорил, что если реликвия возжелает перенестись, то ничто не сможет помешать перенесению.
– Так оно и есть, – кивнул Дисмас. – Но это касается только подлинных реликвий. Загвоздка в том… Вернее, одна из загвоздок в том, что я сомневаюсь в подлинности плащаницы. А другая загвоздка в том, что, даже допуская подлинность святыни, следует понять, угодно ли Иисусу, чтобы Его саван покинул герцога, прозванного Карлом Добрым, и достался кардиналу, которого следует прозвать Альбрехт Не-особо-добрый.
Магда задумалась.
– Но если плащаница фальшивая, то зачем она Альбрехту?
– Может быть, он внушил себе, что она настоящая, – вздохнул Дисмас. – Хотя, по-моему, эту миссию он возложил на меня с иной целью.
– С какой?
– Отправить меня на смерть и не рассориться из-за этого с Фридрихом.
Дисмас хотел рассказать ей о своем тайном плане, но под платанами было слишком благостно для таких мрачных разговоров.
Вскоре вернулись ландскнехты и Дюрер, нагруженные снедью и выпивкой: пиво, вино, колбасы, хлеб, жареные каплуны… Дисмас ехидно заявил, что нищенствующим монахам не до́лжно чревоугодничать. Впрочем, он проголодался не меньше остальных, поэтому вместе со всеми набросился на еду.
По южной дороге к мосту через реку подъехала роскошная процессия: конница, пехота, прислужники, штандарты, карета за каретой…
– Король, что ли? – проурчал Ункс, вгрызаясь в каплуна.
– Нет, не король, – сказал Дюрер. – Похоже, герцог. Скорее всего, из Италии. Гербов на штандартах пока не разобрать. Может, из Венеции. Ишь ты, с какой свитой! Прямо целое войско.
Колеса карет громыхали по настилу моста.
– Может, это Лоренцо, герцог Урбинский, – гадал Дюрер. – Он, как и его дядюшка, любит путешествовать с комфортом.
– А кто его дядюшка?
– Папа римский.
– Понятно.
– Между прочим, вам известно, чем занимается папа? – спросил Дюрер.
– Наверное, заступничает перед Господом за род людской, – предположил Дисмас.
– Охотой он занимается, – усмехнулся Дюрер. – И больше ничем. Может, уделяй он побольше времени делам Церкви, то договорился бы с Лютером полюбовно. А другая его страсть – зверинцы.
– Зверинцы?
– А то! Будто Иисус заповедал апостолам идти по свету и устраивать зверинцы! Воистину папа следует по стопам Рыбаря и постоянно вляпывается в кучи навоза. Он обожает слона-альбиноса по кличке Ганно… Папа ведь из рода Медичи. Я с ним встречался. Милый дядька, даром что извращенец, как все итальянцы, – презрительно поморщился Дюрер. – Климат у них такой.
– Тициан, папа римский… Надо же, какие у тебя знакомцы, Нарс! – поддел его Дисмас.
