– А герцог говорил что-нибудь такое, что можно истолковать, как…
– Дисмас, если будешь продолжать в том же духе, то экстракт наперстянки потребуется мне. У меня уже сердце колет!
Немного поразмыслив, Дисмас объявил:
– Возможно, плащаница все-таки настоящая.
– Почему?
– Если две шайки одновременно вознамерились ее похитить… Тут поневоле задумаешься.
Магда застонала.
– Сама посуди, – продолжал излагать Дисмас, едва поспевая за мыслями, которые вдруг понеслись вскачь. – Допустим, плащаница настоящая…
– Хорошо, допустим.
– Я должен похитить, точнее, перенести ее по велению бесчестного кардинала, так?
– Так.
– Теперь представь себя на месте Иисуса…
– Ничего себе! Я не Иисус.
– Да, понятно, но… В общем, спроси себя: захотел бы Иисус, чтобы его погребальная пелена была перенесена в угоду бесчестному кардиналу? Или же Иисус предпочел бы, чтобы она была перенесена…
– В угоду итальянскому герцогу-сифилитику? А другого выбора у Иисуса нет?
– Или же он…
– У меня голова идет кругом от твоих «или же».
– Магда, я профессиональный охотник за реликвиями. Это моя сфера деятельности. Существует ряд соображений, которые необходимо рассмотреть. Если плащаница не желает быть перенесенной в Майнц, то она может позволить герцогу Урбинскому осуществить перенесение. Понимаешь? Так сказать, упреждающее перенесение. Да, герцог – сифилитик, но, помимо того, он еще и племянник папы римского!
– Но с какой стати Иисусу захочется, чтобы плащаница была перенесена кем бы то ни было, если она с должным тщанием и благоговением хранится в святилище под присмотром человека, которого зовут Карлом Добрым?
– Это соображение также следует рассмотреть, – согласился Дисмас.
– Но ведь ты сомневаешься в ее подлинности!
– А может быть, Господь хочет, чтобы я считал ее подделкой. Что ты на это скажешь?
– Ты такой паутины наплел в своей голове, что у тебя из ушей скоро пауки посыплются.
– Ну и пусть сыплются. Я их передавлю!
33. Большой конфуз
Чуть позже раздался стук в дверь. На пороге стоял сияющий Ростанг.
– Ваш господин произвел вчера превосходное впечатление на моего господина, м-гм! – заявил он.
– А ваш – на моего, – ответил Дисмас.
– Дома ли граф Лотар?
– Дома, но все еще почивают. Вечер выдался долгим.
На самом деле Дюрер работал, запершись в спальне, но Дисмас благоразумно не стал посвящать Ростанга в графское увлечение живописью.
– А я к вам с приглашением, м-гм! Его высочество приглашает графа Лотара на поклон к святой плащанице. Так сказать, в приватном порядке.
– Вот как? Это огромная честь!
– Сегодня, на вечерней молитве. Его высочество надеется, что после этого граф изволит разделить с ним легкую трапезу, м-гм! С глазу на глаз, – добавил Ростанг. – Герцог Урбинский и кардинал Арагонский также приглашены на поклон святыне, однако его высочество хочет пообщаться с графом без посторонних, дабы обсудить некоторые обстоятельства конфиденциального характера, м-гм!
– Мой господин будет счастлив воспользоваться этой восхитительной возможностью.
– Как вы тут устроились? – спросил Ростанг, заглядывая через плечо Дисмаса в апартаменты. – Все ли в порядке?
– Все в полном порядке. Но что это я! Простите, совершенно забыл о всяких приличиях! Прошу вас, входите, угоститесь стаканчиком вина.
Помявшись, Ростанг объявил, что не откажется от укрепляющего полуденного стаканчика, м-гм!
Дисмас проводил его в столовую, а сам велел Магде предупредить Дюрера, что у них посетитель и чтобы Дюрер, не приведи господь, вдруг не появился на людях весь перепачканный тицианом и насквозь провонявший скипидаром.
Дисмас налил гостю стакан руссет-де-савуа и сказал:
– Живая картина была великолепна.
– Ах, мастер Руфус, мой господин с детства обожает живые картины, – улыбнулся Ростанг. – Малым ребенком он создавал композиции из деревянных кукол, а теперь вот… За свою службу я повидал – м-гм! – немало живых картин. Они приносят неплохой доход.
– Вот как?
– Его высочество продает, то есть предлагает роли в картинах зажиточным горожанам и дворянам. Роль Девы Марии вчера исполняла дочь мэра Шамбери. Святой Иосиф – владелец местных виноградников. Возможно, мы с вами пьем его вино… Кстати, очень достойное, благодарю вас! Величина пожертвования устанавливается сообразно значимости роли. За честь сыграть Иосифа, отца Иисуса, назначено пять флоринов. Роли пастухов – по два тестона за каждую, а побыть волхвом стоит десять флоринов, м-гм!
– Очень оборотисто, – улыбнулся Дисмас.
– Я прагматист, м-гм!
– Верблюды были изумительны!
– Увы, в Савойе верблюды не водятся. Одному Богу известно, каких трудов нам стоило их раздобыть… – Ростанг выразительно закатил глаза. – Вдобавок перед представлением необходимо было насильственно опорожнить верблюдам кишечник, чтобы они не… Кошмар! И вот теперь у нас три верблюда. Непонятно, что с ними делать. Не хотите ли забрать одного в Шрамберг?
– Вы слишком любезны.
– А может, заберете всех троих? Я трепещу при мысли, что его высочество в один прекрасный день пожелает изобразить переход Ганнибала через Альпы, м-гм!
– Может, папа римский одолжит вам своего белого слона? Помнится, слона даже зовут Ганнибал.
– Ганно, – поправил Ростанг.
– Кстати, вчера кардинал Арагонский рассказывал о роскошном банкете в Ватикане…
– Да уж, – устало вздохнул Ростанг. – Признаться, мастер Руфус, я полагаю подобные изыски неприличными, а уж в Ватикане-то, м-гм!.. Однако же не следует забывать, что его святейшество из рода Медичи. Знаете, что он сказал, взойдя на престол Святого Петра?
– Нет.
– Господь послал нам папство, так попользуемся же им в свое удовольствие!
– Похоже, дела у него со словами не расходятся.
Согласно пискнув, Ростанг сказал:
– Я случайно заметил, что, пока гости танцевали, вы беседовали с Карафой… Ну и как он вам?
– Я не хотел бы попасть к нему в немилость. Он производит впечатление очень опасного человека.
– М-гм! Возблагодарите Господа, что Карафа гостит не у вас! С нашей прислугой он обращается как со своей, то есть очень скверно. Может, он и зовется синьором, но благородства в нем – ни капли. Нет, синьор Карафа мне решительно не нравится, м-гм!
– Он попросил, чтобы сестра Хильдегарда, наш аптекарь, присматривала за здоровьем герцога Урбинского. Так вот, она тоже говорит, что Карафа ей неприятен.
