Карл нахмурился:
– И что же вы предлагаете предпринять, мастер Руфус?
– Ваше высочество, необходимо перехватить инициативу и нанести удар прежде, чем ударят по вам. Устройте засаду на дороге в Экс. Скорее всего, головорезы придут именно оттуда. Не помешает и засада у подножья Божских гор, если вдруг ландскнехты выберут этот путь. Пусть ваши войска встретят их артиллерийским огнем.
– Артиллерийским? Но их же всего пятнадцать!
– Зачем рисковать? Как только эти исчадия ада появятся, угостите их картечью. Пусть подожмут хвосты, как побитые псы, и, скуля, убегут к своим хозяевам-лягушатникам! После этого французы будут обходить стороной савойские владения. Пусть король Франциск знает, что имеет дело не с Карлом Добрым, но с Карлом Необоримым!
Герцог Карл, ошеломленный этой тирадой, с запинкой произнес:
– Э-э-э… Благодарю вас за ваши советы, мастер Руфус…
Дисмас отвесил глубокий поклон.
– …и предостережения о коварстве этих паскудников. Мы всецело полагаемся на наших гвардейцев. За такие злодеяния Франциска следует примерно наказать. Мы заставим наемников во всем признаться, а потом опубликуем их признания, чтобы весь мир узнал о вероломстве Франциска, и… – Он с улыбкой взглянул на Дюрера. – О нерушимой дружбе между Савойской короной и Империей. Мастер Ростанг, в наших подземельях найдется место для полутора десятка постояльцев?
– Найдется, ваше высочество, м-гм! Подземелья практически пусты – так, пара-тройка должников.
– Что ж, в таком случае мы познакомим самозванцев с савойским гостеприимством. Возможно, придется провести пристрастное дознание. А есть ли у нас… ну, вы понимаете… Есть ли у нас мастер-дознаватель?
– М-гм! Нет, ваше высочество. Если возникает нужда, мы приглашаем палача из Лиона или из Милана.
– В таком случае немедленно пошлите за ним. И поставьте в известность Вильера. Как только мерзавцы появятся у ворот, их следует схватить, заковать в кандалы и препроводить в тюрьму. Пусть поразмыслят о своем греховном поведении. И вот еще что, Ростанг…
– М-гм?
– Устройте все без лишнего шума. Негоже, если по городу поползут слухи о готовящейся диверсии. А в пятницу, после явления святой плащаницы, начнем дознание.
– Слушаюсь, ваше высочество, м-гм.
– Мой любезный граф Лотар, даже не знаю, как благодарить вас за столь своевременное вмешательство! Вы не дали коварному замыслу увенчаться успехом и тем самым пресекли великое злодеяние.
– Ваше высочество слишком любезны. Какие могут быть счеты между друзьями?!
40. Репетиция
– Граф Лотар, как обычно, был выше всяческих похвал, – самодовольно объявил Дюрер.
Дисмасу было не до восхвалений. Он тревожился. Ему так и не удалось убедить герцога Карла в необходимости напасть на преследователей прежде, чем они явятся в Шамбери. А вдруг они прибудут к воротам Затворников с неопровержимыми доказательствами своих полномочий? Например, с верительной грамотой, носящей подлинную печать императора. Тогда замысел Дисмаса развалится, словно стены Трои. Раздастся стук в дверь, в апартаменты ворвутся савойские гвардейцы, арестуют Дисмаса, Дюрера и всех остальных и немедленно препроводят в пустующий застенок на сеанс peine forte et dure
[18] под руководством палача-шабашника из Лиона или Милана.
Впрочем, были и другие заботы. Что замышляет Карафа? Как он собирается похитить святой саван Господень? Вдобавок Дисмас пока еще не придумал, как именно подменить истинную плащаницу Дюреровой.
– О вероломство, имя тебе – Франциск? – язвительно повторил он. – Сильно сказано, что уж там. О тщеславие, имя тебе – Дюрер.
– Ты, безусловно, так же далек от сценического искусства, как и от всякого другого, – с насмешкой сказал Дюрер. – Для вас, швейцарцев, сход лавины – уже спектакль, а выгон скотины из хлева на летние пастбища – настоящая драма. Перед этими феериями меркнут все трагедии Софокла и Эсхила!
– Да уж, драмы сегодня у нас было предостаточно. Я все ждал, когда ты обнажишь меч и с криком «Смерть Франциску!» сиганешь в окно.
– А мне понравилось, – заявил Маркус.
– Спасибо. Отрадно слышать, что среди гельветских автохтонов хоть кто-то способен по достоинству оценить высокий артистизм, – сказал Дюрер и гордо прошествовал на кухню.
– Он всегда у вас такой обидчивый? – спросил Маркус.
Дисмас пожал плечами:
– Одно слово – художник.
Ближе к обеду действительно раздался стук в дверь. Дисмас похолодел. Оказалось, слуга принес послание от Ростанга, с извещением, что репетиция состоится в Святой капелле в четыре часа пополудни.
– Репетиция?
– Репетиция завтрашней живой картины, мастер Руфус. Тайная вечеря.
– Ах да…
За всеми прочими представлениями Дисмас совершенно позабыл о живой картине.
Он замолотил кулаком в запертую дверь опочивальни Дюрера. Нарс куксился, обидевшись на Дисмаса за то, что тот не сумел проявить должного восхищения очередным свидетельством гениальности друга. Наконец дверь приоткрылась. Дюрер одарил Дисмаса угрюмым взглядом.
– Вас вызывают на бис, – сообщил Дисмас и вручил ему записку от Ростанга.
В урочный час Дисмас, Дюрер и Магда пришли в капеллу. Подготовка была в разгаре. По столам раскладывали костюмы, а рабочие деловито устанавливали гигантский расписной задник с панорамой древнего Иерусалима в полнолуние.
– Чудовищно, – вполголоса пробормотал Дюрер.
Святую капеллу спешно преображали в Сионскую горницу, где Иисус с учениками вкусил пасхальный ужин накануне своей гибели. Под высокими сводами капеллы натянули фальшивый потолок из шатерного холста, чтобы сделать горницу поуютней. Перед алтарем поставили большой деревянный стол с тринадцатью стульями – для Иисуса и дюжины апостолов. К окончанию банкета одно место будет пустовать: Иуда улизнет совершать свое предательское дело.
К ним подошел Ростанг – изможденный заботами, но, по обыкновению, кипуче деятельный – и поклонился графу Лотару:
– А вот и возлюбленный ученик Иисуса, м-гм!
– Довольно эффектно, – одобрил Дюрер сценическое оформление.
– Его высочество крайне придирчивы к мелочам. Тем более в инсценировке Тайной вечери!
Слуга повел Дюрера в ризницу – надеть костюм апостола Иоанна.
– А чем я могу помочь? – спросила Магда и, прежде чем Ростанг успел ответить, предложила: – Надо поглядеть, не найдется ли дел на кухне.
– Славная девушка, – сказал Ростанг. – Экая жалость, м-гм!
– Жалость?
– Что она монахиня, м-гм!
