Дисмас сообразил, что Карафа не подозревает о существовании Дюреровой копии.
– Вам знакомо понятие чести, синьор?
– Высшая честь – добиться победы. В этом я сегодня преуспел.
– Сучара макаронная, – сплюнул Кунрат.
Один из молодчиков Карафы пнул Кунрата между ног. Кунрат скорчился и застонал.
– Эти ландскнехты – такие невежи, – сказал Карафа. – Никакого представления о хороших манерах. Экая жалость. Впрочем, это не важно. – Поглаживая плащаницу, он продолжил: – Зато они отменные бойцы. Мне доводилось видеть их в деле. Неудивительно, что кардинал Альбрехт отправил их с вами.
Дисмас недоуменно посмотрел на него.
– Кстати, я очень привязался к сестре Хильдегарде, – заявил Карафа. – А как ее, вообще-то, зовут? К женщине, с которой предаешься утехам, из приличия следует обращаться по имени. Хотя забавно будет звать ее сестрой. Пожалуй, я займусь ей, прежде чем передам своему господину. Как-то не хочется подхватить его горную болезнь…
Дисмас невольно рванулся вперед, пытаясь сбить Карафу с ног. Бессмысленный поступок. Телохранители пинали Дисмаса до тех пор, пока Карафа жестом не остановил их. У Дисмаса не было сил сопротивляться.
– А вот и граф Лотар почтил нас присутствием!
Дюрера схватили, связали и швырнули на пол, рядом с остальными.
Дисмас приподнялся. Дюрер с ужасом глядел на него.
– Я только что поздравил мастера Дисмаса с успешным перенесением святыни, – пояснил Карафа. – Теперь ваша очередь принимать поздравления. Вы наверняка исполнили свою роль в Тайной вечере не хуже, чем в предыдущем спектакле.
Дюрер во все глаза смотрел на сложенную плащаницу.
– По-моему, мы с вами знакомы, – сказал Карафа. – Где-то я вас…
– Нет, – ответил Дюрер, покосившись на Дисмаса.
– У меня прекрасная память. Во Флоренции? Или в Венеции?
– Я бы, несомненно, запомнил такую яркую личность, как вы, – пробормотал Дюрер.
Карафа передал плащаницу телохранителю, присел перед художником на корточки, пристально вгляделся ему в лицо и намотал на палец рыжий локон.
– Очаровательные кудри… – Карафа выхватил кинжал из ножен и срезал прядь волос. – На память. Сувенир, – пояснил он и приставил острие клинка к щеке Дюрера. – Жаль уродовать такую милую мордашку… Еще раз спрашиваю: где мы встречались?
– Скажи ему, – выдохнул Дисмас.
– В Венеции.
Карафа, повернув клинок плашмя, с улыбкой шлепнул Дюрера, словно школьный учитель, журящий нерадивого ученика.
– Когда? – спросил он, вставая.
– Когда герцог Урбинский с дожем проверяли, как продвигается работа Тициана над «Успением Богородицы» в соборе Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари.
– Как же, помню! А в какой роли вы тогда выступили?
– Тициан – мой друг.
– Надо же! А что вы делаете в Шамбери, изображая аристократа среди этого сброда?
– Они тоже мои друзья.
Карафа снова опустился на корточки и приблизил острие кинжала к правому глазу Дюрера.
– Что же мне с вами делать, граф Лотар? Выколоть глаз? Этот? Или этот? – Он поднес кинжал к другому глазу. – Даже не знаю. Как по-вашему, с какого глаза лучше начать?
– Это Альбрехт Дюрер, – не выдержал Дисмас. – Живописец. Из Нюрнберга. Вы намерены ослепить величайшего германского художника? Вас ославят на веки вечные.
Карафа встал, похлопывая клинком о ладонь:
– Дюрер? Да, я слыхал о Дюрере… Величайший германский художник? Неужели среди германцев встречаются великие художники?
– Да, – сказал Дюрер. – Но очень редко. Почти так же редко, как порядочные люди среди итальянцев.
По булыжной мостовой загрохотали тяжелые колеса. Карафа выглянул в окно. Грохот и топот копыт нарастали. По улице одна за другой катили кареты.
– Его высочество отбывают, – сказал Карафа и обратился к телохранителю с плащаницей в руках: – Отнеси это его высочеству. Он заждался. Передай, что я нагоню его по дороге на Экс. Мне тут надо кое-что уладить.
Телохранитель отвесил поклон.
– Возьми с собой Розано и Гриффани, – продолжил Карафа. – И слушай, Фулко…
– Да, синьор?
– Эта вещь дороже всего на свете. Если ты не вручишь ее лично его высочеству, то поплатишься головой.
Фулко еще раз поклонился и ушел с двумя спутниками. В апартаментах остались пятеро телохранителей.
– А теперь устроим новую живую картину, – сказал Карафа. – Как бы нам ее назвать?
Он присел перед Кунратом и с улыбкой перерезал ему горло. Кунрат захрипел, голова бессильно свесилась на грудь.
– Например, «Ландскнехт с перерезанной глоткой». – Карафа встал и отер кровь с кинжала. – А далее по старшинству, от нижестоящих к вышестоящим. Итак… Гм… – Он наставил кинжал на Дисмаса, потом перевел на Дюрера, потом снова на Дисмаса. – Кто же следующий? Добрый Разбойник или величайший из германских художников? – Присев перед Дисмасом, Карафа сказал шутовским тоном: – Вы следующий, мастер Дисмас. Сами понимаете, величайший художник выше разбойника.
– Вы отправили своему господину подделку, – внезапно сказал Дюрер.
– Вы о чем?
– О плащанице. Это копия. Я сам ее изготовил.
Карафа укоризненно зацокал языком:
– Негоже измышлять ложь, готовясь предстать перед Создателем.
– Это чистая правда.
Помрачнев, Карафа выпрямился:
– Что за чушь?
– Меня привели в Шамбери для того, чтобы я сделал копию плащаницы, – сказал Дюрер. – Настоящую должны были похитить, а вместо нее подсунуть фальшивку. Но плащаницу подменить не удалось. То, что вы передали своему господину, – моя работа.
Карафа помотал головой:
– Не верю.
– Как вам будет угодно. Оставайтесь в Шамбери, полюбуетесь, как завтра в полдень настоящую плащаницу вывесят с балкона капеллы.
Карафа молча уставился в окно.
– Интересно, что скажет твой господин, когда узнает, что ты его обманул? – спросил Дисмас.
Карафа присел и приставил кинжал к горлу Дисмаса.
– Твоему господину французка все мозги выела, – продолжал Дисмас. – Вот он и возомнил, что плащаница дарует ему исцеление. Но когда он узнает, что в Шамбери явили истинную плащаницу… когда услышит о чудесных исцелениях на площади у капеллы… Догадываешься, что он с тобой сделает?
– О каких еще исцелениях? – фыркнул Карафа.
– Чудеса и исцеления будут обязательно. Я сам слышал, как герцог обсуждал это с Ростангом. При явлении плащаницы народу непременно случаются чудеса. Без этого не обойтись. Так вот, что будет с тобой, когда твой герцог об этом узнает и решит, что ты его облапошил? Когда он поймет, что в надежде на чудесное исцеление прикладывает к своим гнойным язвам подделку, а не истинную святыню? Когда сообразит, что верный камергер его одурачил?
