На самом деле Мухабарат знал о Заркави многое с самого начала, еще до тюрьмы. Если его толстое полицейское досье и оставляло какие-то пробелы, они быстро заполнялись массой сведений, добытых разведслужбой.
Ахмад Фадиль аль-Халайли, как показывали записи, был проблемой с детства: он прошел по тернистой дорожке от вандализма, наркотиков и алкоголя до более серьезных преступлений. Родился он 30 октября 1966 года у небогатых иорданцев: отец служил в городской администрации Зарки, истово верующая мать любила мальчика больше его семи сестер и двоих братьев. Семья жила в скромном двухэтажном доме, который располагался на холме, над большим кладбищем, где местные рабочие хоронили своих мертвецов. Кладбище представляло собой руины, несколько тысяч крошащихся, надписанных от руки надгробий, разбросанных по склону, заросшему сорняками и обжитому одичавшими кошками. К тому же оно было чем-то вроде общественного парка. Мальчик, которого будут звать Абу Мусаб аз-Заркави, проводил долгие часы, играя на кладбище; когда он стал подростком, могилы сделались декорациями его первых преступлений.
Халайли происходили из большого и уважаемого племени с Восточного берега, Бани Хасанов, — биографический факт, который мог бы обеспечить известные преимущества молодому человеку, желающему завести связи и найти работу в патриархальном обществе вроде иорданского. Но Заркави продувал одну возможность за другой. Он бросил школу, хотя оценки выше средних и результаты тестов указывали на способности к гуманитарным наукам. Он отвертелся от обязательной двухлетней военной службы, но вылетел с муниципальной должности, на которую устроил его отец. Его уголовная карьера началась, когда ему было двенадцать лет — он порезал соседского мальчика во время уличной драки, — и пошла дальше: сутенерство, наркоторговля, разбойные нападения. К двадцати годам он обрел татуировки и репутацию пьяницы и уличного драчуна, который находил удовольствие в том, чтобы держать в повиновении своих жертв и конкурентов кулаком и ножом. Его представления о любовной победе — по свидетельствам служащих разведки и людей, знавших его в то время, — сводились к изнасилованию молодых мужчин; таков был его способ унизить их и утвердить собственное господство.
В двадцать один год он женился на своей двоюродной сестре Интисар, которая вскоре родила ему дочь. Но любовью всей жизни Заркави оставалась его мать. Далла аль-Халайли тревожилась из-за проблемного младшего сына, но не переставала верить в его природную доброту и продолжала считать, что он способен кое-чего достичь. Мать отдавала себе отчет в том, что интеллект ее сына ограничен. Несколько лет спустя, когда журналисты явились к Далле, чтобы выяснить, действительно ли Заркави обладал задатками лидера террористов и изготовителя бомб, их вопросы, казалось, искренне насмешили ее. “Он был не настолько умен”, — сказала Далла одному американскому репортеру. И добавила, что ее мальчик был “предан исламу”. Его решение присоединиться к джихадистам она объяснила тем, что такой оказалась единственная возможность состояться для молодого человека, неспособного найти нормальную работу на родине. “Мой сын — хороший человек, обычный человек, жертва несправедливости”, — говорила Далла.
Именно мать толкнула Заркави к исламистам. Она записала его в религиозную школу при местной мечети Аль-Хусейн Бен Али, надеясь, что он найдет достойные образцы поведения среди имамов и благочестивых юношей с их богословскими диспутами и фондами, призванными поддержать воинов ислама в Афганистане. Ко всеобщему изумлению, Заркави погрузился в ислам со всей страстью, с какой раньше предавался криминальным делам. Он проклял вино и стал регулярно посещать обсуждения Корана и пятничные молитвы. Он жадно поглощал пропагандистские видеоролики и аудиозаписи с эпизодами межрелигиозных войн в Афганистане, Боснии и Чечне. И когда имам местной мечети призвал добровольцев сражаться против коммунистов, угнетающих афганских мусульман, Заркави тут же поднял руку.
Он прибыл на границу Афганистана и Пакистана весной 1989 года, через несколько недель после вывода последних советских войск, но вовремя, чтобы присоединиться к нападению исламистов на просоветское правительство Афганистана, которое после ухода русских оказалось перед необходимостью защищать себя самостоятельно. Один из афганских боевиков, встречавших Заркави в аэропорту, будет потом вспоминать жилистого молодого человека, на вид энергичного, но странно застенчивого. Заркави говорил мало, объясняя это тем, что стесняется обнаружить скудость своего школьного образования и поверхностное знание Корана. Несмотря на жару, он упорно носил длинные рукава, чтобы скрыть свои татуировки.
“Мы все знали, кто он: тот самый печально известный головорез из Зарки, — говорил Худхайфа Аззам, один из афганских бойцов, сын влиятельного палестинского священнослужителя Абдаллы Аззама, которого многие считали отцом международного джихадистского движения. — Теперь он обрел веру и очень стыдился своих татуировок. Видно было, как застенчиво он прикрывает руки”.
Первым заданием Заркави стало сочинение статей для джихадистского журнала, в которых описывались подвиги моджахедов на поле боя. Такая работа требовала больших усилий от молодого человека с неполным школьным образованием. Среди его первых друзей был Салех аль-Хами — соратник-журналист, который потерял ногу, подорвавшись на сухопутной мине. Заркави проводил рядом с ним долгие часы, пока тот выздоравливал; он был настолько впечатлен набожностью аль-Хами, что решил выдать за него одну из своих сестер, бежавших в Пакистан. Позже новообретенный шурин Заркави переберется в Иорданию и станет его восторженным биографом. Аль-Хами вспоминал, что Заркави был очень эмоционален и, читая Коран, сразу начинал плакать. Большинство арабских боевиков избегали столь явного проявления чувств, но только не иорданец Заркави. “Произнося молитву, Заркави всегда плакал, даже когда выступал в роли имама”, — писал аль-Хами.
Когда в лагере не было тренировок, Заркави бродил по пакистанскому Пешвару, иногда заходил в местную мечеть, особо любимую арабскими боевиками. Имам мечети и несколько лет спустя живо помнил серьезного молодого иорданца, который казался поглощенным мыслями о своих прошлых грехах. Однажды, когда имам упомянул, что намерен отправиться в священный для мусульман город Мекку, Заркави обратился к нему с просьбой. “Если собираетесь в паломничество, — сказал молодой человек, — помолитесь по пути Аллаху — да простит он Абу Мусаба”.
В первый раз Заркави понюхал пороху в 1991 году, когда моджахеды начали наступление на удерживаемые правительственными войсками города в восточных провинциях Афганистана — Пактии и Хосте. Заркави сражался с жаром и вскоре, как вспоминали товарищи, приобрел репутацию человека, чья отвага граничит с безрассудством. Однажды, по словам Аззама, он в одиночку удерживал колонну из десятка с лишним афганских правительственных солдат в городе Гардезе на востоке страны, благодаря чему его товарищи по оружию успели отступить.
“Он был таким храбрым… Я всегда говорил, что у него сердце мертвеца”, — рассказывал Аззам. По его воспоминаниям, героизм Заркави выходил за рамки обычной готовности идти на риск. Иногда казалось, что он хочет очиститься.
“Меня поражало, как влияет на него его прошлое. Он шел в бой всегда с чувством вины, — говорил Аззам. — Думаю, отсюда и его отвага. Он словно заявлял: мои прежние деяния непростительны. Аллах простит меня, только когда я стану шахидом — мучеником”.
