Старший надзиратель быстро прошел к камере, где Ришави вот уже почти десять лет жила в некоем подобии одиночного заключения, к которому приговорила себя сама. Ришави, сорокапятилетняя, располневшая, проводила свои дни в основном перед телевизором или читая Коран в мягкой обложке; она ни с кем не виделась, а мысли держала под грязным тюремным хиджабом, который носила не снимая. Она была неглупой женщиной, но казалась выключенной из происходящего. “Когда я поеду домой?” — спрашивала она государственного адвоката, с которым изредка встречалась в месяцы, последовавшие за вынесением смертного приговора. В конце концов прекратились и эти визиты.
Сейчас, когда надзиратель усадил ее, чтобы объяснить, что она умрет этим утром, Саида кивнула в знак согласия, но ничего не сказала. Если она кричала, умоляла или проклинала, то никто в тюрьме ни слова не слышал.
То, что Ришави готова к смерти, ни для кого не стало неожиданностью. В 2006 году суд приговорил Ришави к повешению за участие в одном из самых кровавых в истории Иордании терактов: один за другим были взорваны три отеля, погибли шестьдесят человек, большинство из которых пришли на свадьбу. Ришави оказалась выжившей террористкой-смертницей — странная густобровая женщина неуклюже поворачивалась перед телекамерами, показывая жилет, который так и не взорвался. Когда-то каждый житель Аммана знал историю о том, как эта тридцатипятилетняя незамужняя уроженка Ирака согласилась выйти замуж за незнакомого ей человека, чтобы образовать с ним супружескую пару террористов-смертников; как она в панике убежала; как, заблудившись, колесила по северным окраинам города на такси; как останавливала прохожих, чтобы спросить направление, и одежда на ней была в пятнах крови.
Но с тех пор прошло почти десять лет. Отели отстроили заново и переименовали, а Ришави растворилась в лабиринтах иорданской тюремной системы. В женской тюрьме Джувейда ее осеняло нечто вроде поблекшей дурной славы — музейная ценность, на которую больше никто не смотрит. Кое-кто из старых служащих государственной безопасности называл ее “женщина Заркави” — издевательская отсылка к знаменитому иорданскому террористу Абу Мусабу аз-Заркави, который отдал приказ о взрыве гостиниц. Те, кто помоложе, с трудом представляли себе, кто она такая.
И вот в течение месяца все изменилось. Оказалось, что последователи Заркави не забыли Ришави. За прошедшие годы террористы произвели ребрендинг, и теперь их организация называлась в Иордании арабским акронимом ДАЕШ, или ИГИЛ (Исламское государство Ирака и Леванта)*. И в январе 2015 года ИГИЛ* потребовала вернуть Ришави.
Требование о ее освобождении пришло в Иорданию в разгар тяжелейшего внутреннего кризиса. В Сирии потерпел крушение реактивный самолет иорданских ВВС, молодого пилота живым захватили боевики ИГИЛ*. ИГИЛ* распространила фотографии, на которых испуганного, почти голого летчика гонят через строй ухмыляющихся джихадистов; иные тянутся обнять этот великий подарок, который Аллах бросил им с неба.
И король с советниками во дворце, и служащие контрразведки в своих кабинетах напряженно ждали еще худших новостей. Они опасались, что ИГИЛ* либо устроит публичную расправу над пленным, либо потребует за его освобождение немыслимый выкуп.
Верная себе, ИГИЛ* объявила о своем решении самым зловещим образом. Меньше чем через неделю после крушения в семье пленного летчика раздался звонок с его сотового телефона. Неизвестный, говоривший по-арабски с иракским акцентом, изложил единственное требование группировки.
“Нам нужна наша сестра Саида”, — сказал он.
То же требование, плюс несколько новых, повторялось и в изменчивых и по большей части односторонних переговорах. Все запросы направлялись в штаб-квартиру Мухабарата, иорданской разведывательной службы, чтобы в конце концов оказаться на столе у представительного сорокасемилетнего бригадного генерала, руководителя контртеррористического подразделения. Даже в агентстве, печально известном своей суровостью, Абу Хайсам стоял особняком — человек с телосложением дюжего уличного бойца и железным характером. Он много лет преследовал ИГИЛ* во всех ее инкарнациях и прославился тем, что расколол на допросах нескольких боевиков с самой верхушки. Сам Заркави несколько раз побывал у Абу Хайсама в камере временного содержания — так же, как Саида ар-Ришави, женщина, чьего освобождения теперь добивалась ИГИЛ*.
За пределами Иордании это требование имело мало смысла. Имя Ришави отсылало к истокам группы, к тем временам, когда не было еще ни ИГИЛ*, ни гражданской войны в Сирии; еще не произошел кризис в Ираке, давший толчок к развитию организации, и мир ничего не знал о террористе по имени Заркави. Сотрудники Мухабарата пытались не дать террористической группировке найти точку опоры. Им это не удалось — частью из-за собственных ошибок, но чаще из-за чужих просчетов. Джихадистская организация Заркави превратилась в самопровозглашенное государство с территориальными претензиями на две иорданские границы. И Ришави, неудавшаяся шахидка, стала одним из давних счетов, уплаты по которым требовала теперь ИГИЛ*.
Вызывая этот забытый призрак, ИГИЛ* воскрешала в сознании иорданцев одну из самых ужасных ночей в истории страны, момент, оставивший неизгладимый след в памяти поколения Абу Хайсама — бывших разведчиков среднего звена, капитанов, следователей и замов, ныне дослужившихся до руководящих постов в Мухабарате. Однажды Заркави удалось ударить в самое сердце Иордании; ИГИЛ*, в чьих руках находился сейчас летчик-иорданец, готовилась сделать это снова.
Абу Хайсам в ту ночь был на рабочем месте. Он помнил каждую деталь преступления, за которое Ришави приговорили к повешению. Помнил ощущения той ночи, запах крови и дыма, крики раненых.
Крепче всего в память врезались две девочки.
Двоюродные сестры, одной девять, другой четырнадцать, Абу Хайсам знал их имена: Лина и Рихам. Амманские девочки, приехали на свадьбу. Обе одеты в белое, нежные, бледные, умиротворенные лица. “Как ангелы”, — подумал он тогда.
На девочках были почти одинаковые кружевные платья, которые родители купили для праздника, и нарядные бальные туфли. Чудесным образом выше шеи у обеих не было ни царапинки. Когда Абу Хайсам в первый раз увидел их, лежащих бок о бок на больничных каталках, в хаосе первых минут, он подумал, что девочки спят. Раненые, но под успокоительным и снотворным. “Хоть бы оказалось, что они спят”, — молился он.
А потом увидел чудовищные раны, оставленные шрапнелью.
В момент взрыва девочки, видимо, стояли, как все, восторженно восклицая и хлопая в ладоши; жених и невеста готовились войти в бальный зал амманского отеля “Рэдиссон”, освещенного, словно ярмарка в холодной и темной ноябрьской пустыне. Отцы новобрачных — широкие улыбки, взятые напрокат смокинги — заняли свои места на возвышении, и арабский оркестр из визгливых деревянных дудок и отбивающих ритм барабанов поднял такой шум, что администраторам в лобби гостиницы приходилось перекрикивать его. Праздник приближался к своей шумной, потной, буйной кульминации. Никто, кажется, не обратил внимания на две фигуры в темных балахонах, которые, неуклюже потоптавшись у дверей, протолкались через ряды выкрикивающих приветствия гостей в бальный зал.
