А это кое-где считается аморальным или, по крайней мере, чем-то, от чего нужно уберечь детишек. Но дети-то как раз любят состязания, и мальчики, возможно, больше, чем девочки. Вам не доводилось видеть, с каким восторгом дети на дне рождения участвуют в каком-нибудь забеге в мешках? Конечно, бывает, что проигравшие ревут, а по ходу игры может даже вспыхнуть потасовка. Но кто сказал, что это плохо? Не лучше ли слёзы и гнев, чем холодное равнодушие: ненасильственное, безучастное, безжизненное и бесчувственное? Вам, конечно, уже ясно, к чему мы тут клоним: да, нам нравятся игры — состязания. Мы считаем, что они тоже достойны защиты и спасения; и по возможности их следует защищать как раз от поползновений тех, кто, руководствуясь вроде бы добрыми намерениями, отнюдь не всегда делает добро.
Мир соревновательных игр огромен. Он простирается от шахматной доски до футбольного поля, от боксёрского ринга до автодрома, от «казаков-разбойников» до нардов, от теннисного корта до фехтовальной дорожки. Почти все подобные соревнования соединяют в себе различные виды игры, представляя собой сочетания игр на удачу, на ловкость, состязаний и зрелищ. Это связано ещё и с тем, что, правильно подобрав контекст, можно превратить в состязание почти любую игру. На телешоу America got talents соревнуются акробаты и жонглёры, на «Евровидении» — певцы, на чемпионате Европы по бриджу — мастера карточной игры. Мы уже видели, что в нашем мире, пропитанном экономическим мышлением, само собой напрашивается искушение импортировать логику соревновательных игр в другие их виды.
Проще всего найти подлинные соревновательные игры в мире спорта: к ним относятся бокс и фехтование, борьба и дзюдо, и так далее — хотя в каждой из них есть и черты игр на ловкость. Другое дело — такие архаические формы соревновательных игр, как перетягивание каната или армрестлинг. Тут уж состязание в чистом виде. Шахматы — тоже чисто соревновательная игра. Сейчас уже невозможно проследить, каким образом они выросли из древних военных игр, в которых свои войска в бой вели командиры. Доска становится полем битвы, и игра выявляет победителя. Тут уж нет места везению, как в нардах, или в «Монополии», или в других играх с кубиком. Набор строжайших правил позволяет создавать необозримое число игровых комбинаций, и благодаря этому игра никогда не теряет своей соли. Партнёр — это, без сомнения, противник, однако оба игрока теснейшим образом связаны. Шахматы — игра в подлинном смысле слова. Прежде всего, когда идёт партия между двумя живыми игроками, когда происходит встреча двух Ты — а не игра с компьютером. Особенно интересно, когда турнир идёт в общественном месте — как, например, в Аргентине, где местом шахматных баталий служит парк и вокруг каждой доски собираются под открытым небом дюжины зрителей.
Однако и любая простейшая настольная игра на кухне после ужина заслуживает всяческого почтения. Ведь если даже не все эти игры так уж остроумны и оригинальны, главное — они собирают всю семью, открывают пространство свободы, помогают забыть насущные заботы и сбросить груз инструментального мышления, позволяют проявить эмоции, которые в повседневной жизни часто остаются подавленными. Да и просто доставляют радость — неважно, выиграешь ты или проиграешь. Нельзя допустить, чтобы эти островки подлинной жизни исчезли. Напротив: их надо использовать как стволовые клетки, и вырастить из них новую культуру игры — заповедник для homo ludens, где он будет набираться сил, чтобы суметь противостоять тотальному закабалению жизни со стороны «человека экономического».
Путы прочь, и на волю! — об искусстве жить играя. Почему нам нужна культура жизни как игрового искусства
Ещё не поздно. Их ещё много, этих островков настоящей жизни, на которых в нашем насквозь заорганизованном мире человек может встретить человека и улыбнуться ему, когда они оба охвачены волшебством бесцельной игры. И ведь мы видели, что даже в катастрофических условиях нашего времени люди снова и снова создают такие островки. Возможно, игра сродни Любви: вечно под угрозой разрушения, она остаётся непоколебимой; возрождается с каждым новым поколением в своей прежней чистоте. Бывает, её низводят до ужасного состояния — но она вновь пышно расцветает и очаровывает нас своим колдовством, и вот человек снова и снова пытается раскрыть её тайну. Поэты и мудрецы учат нас, что если мы хотим почтить Любовь, то должны ухаживать за нею, как за нежным растением, щедро давая ей всё необходимое для развития и защищая от грубых быстрорастущих сорняков, которые её так и норовят задавить. Чтобы любовь могла расцвести, нужна культура любви — и больше ничего. Так же обстоит дело и с игрой.
Рождаясь на свет, мы приносим с собою и способность к любви, и радость открытия, совершаемого в игре. Каждый ребёнок хочет ощущать связь с родителями, хочет, чтобы они принимали его таким, каков он есть, хочет быть любимым. И только если две эти базовые потребности удовлетворены, он пускается в путь. Тогда в ребёнке пробуждаются радость открытия и наслаждения созданием новых форм, он с головой уходит в игру — и начинает открывать мир: сам, спонтанно, из самого себя, играя. И с каждым новым открытием он немножко растёт над собой, учится новому, овладевает навыками и умениями, кладёт новый камень в основание своего, пока ещё небольшого и защищённого личного мира, ощущает, как всё лучше и лучше осваивается в этом мире, и как с каждым днём может выбираться всё дальше в прекрасный Большой Мир. Это путь постепенного становления человеческой самостоятельности, а значит, и свободы. На этом пути у каждого ребёнка складывается ощущение, что он может на что-то влиять, может что-то узнать и что-то создать. Он ощущает себя не объектом, с которым как-то поступают, но субъектом, который в состоянии хотя бы что-то сделать и чему-то научиться — а со временем сумеет и гораздо больше. И всё это происходит само собой, но только пока и поскольку у ребёнка есть прочная и надёжная связь с его близкими взрослыми, если он чувствует их защиту, заботу и любовь.
В будущем такие дети будут чувствовать себя удовлетворёнными, довольными своей жизнью; весь мир будет для них огромной игровой площадкой, и они никогда не откажутся от свободной и беззаботной игры. Если только им не придётся пережить и осознать, что для мамы, папы или другого близкого взрослого они служат объектом: объектом ожиданий, оценок, измерений, сравнений или других «образовательных мероприятий». Тогда ребёнок уже не сможет чувствовать, что его любят и принимают как личность во всём её своеобразии. И это приведёт его мозг, его нейронные сети, до сей поры так гармонично развивавшиеся, все формировавшиеся во взаимодействии нейронные паттерны в состояние полнейшего диссонанса. Насколько до сих пор всё складывалось гармонично, насколько все части соответствовали друг другу и целому — настолько теперь всё придёт в состояние дисгармонии и хаоса. Перед ребёнком встанет проблема, которую он сам разрешить будет не в состоянии, но с которой придётся справляться, чтобы отступила порождённая этим состоянием боль. Ни один ребёнок не сможет в таких условиях и дальше познавать мир играя.
Каждый ребёнок нуждается в живой, лицом к лицу, встрече с Другим, с важным для него человеком. Форму отношений, наиболее благоприятную для такой встречи, мы называем «любовью», и она теснейшим образом связана с тем, что мы назвали радостью игры: ведь те острова жизни и свободы, которые мы, играя, продолжаем открывать уже взрослыми, нередко встают на нашем горизонте как острова любви.
