Ключевая роль здесь, без сомнения, принадлежит парламенту. Будучи ядром демократии, он по самой своей идее представляет собой игровое пространство: пространство серьёзной игры, в котором сталкиваются различные команды, в ходе игры выясняя, какие могут быть найдены решения и какие приняты меры. Однако для такой серьёзной игры как парламентские дебаты необходимо, чтобы никто из выступающих всё-таки не идентифицировал себя полностью со своей ролью. В Палате Лордов, высшей палате британского Парламента, для этого используют парики: так вы показываете, что держите речь не как частное лицо со своими приватными интересами, а выступаете в роли представителя избирателей, который в игре — в дебатах, в обмене мнениями, в дискуссии — выражает мнение суверенного носителя власти: народа. И всё это с полной серьёзностью истинного игрока, который, играя, не забывает, что всё это «всего лишь» игра, а его задача не в том, чтобы выиграть. Он должен помочь проявиться тому, что не может проявиться никаким другим способом: выяснить, что сейчас действительно необходимо сделать на благо общества (а не просто представляется нужным с точки зрения интересов тех или иных групп). Игра парламентских дебатов, если взглянуть на неё под верным углом, подобна древним культовым игрищам. Разница состоит в том, что здесь не вызывают духа с небес, а в совместной творческой игре достигают про-явления: проявляется то решение, которое в данной ситуации станет благоприятным для общества в целом, а не будет служить выгоде партий и лоббистов.
В наше время политические дебаты переполнены личными выпадами и ссорами между представителями партий. Невозможно отделаться от впечатления, что перед нами борьба носителей функций, выразителей интересов партий или программ, но никак не людей, сообща вступающих в определённую игру с тем, чтобы в соперничестве с противниками и при поддержке партнёров выработать, выработать верное решение. Не доверяя формообразующим силам совместной творческой игры, они консультируются с экспертами, разрабатывают стратегии, строят планы, плетут интриги. Всё это стоит большого труда, не доставляет никакого удовольствия и приводит к преждевременному старению.
Если политическая жизнь вновь начнёт приносить радость и перестанет основываться на голом расчёте, то к ней удастся привлечь способных, творческих, увлечённых людей. Возможно, таким людям опять, как когда-то, понравится заниматься общественными делами. Может даже так случиться, что игровое понимание политики породит живой дискурс и будет способствовать плодотворному социальному общению. Да, пресловутое недовольство политикой тоже можно преодолеть при помощи игры!
Там, где разворачивается подлинная игра, растёт дух совместности, общности, без которого невозможно появление свободного гражданина. Поэтому игра имеет к политике самое прямое отношение. И все, кто заинтересован в развитии гуманного, свободного гражданского общества, должны всячески способствовать тому, чтобы в этом мире было как можно больше пространства и времени для игры. Любая подлинная игра есть школа социальности.
Возможно, как раз поэтому идея демократии и гражданского общества зародилась именно в Греции: ведь культура, вновь и вновь обретающая и осознающая свою самость в грандиозных игрищах и празднествах, как никакая другая близка к осознанию того факта, что человек — существо общественное, zoon politikon. А это значит, жизнь его только тогда цветёт в полную силу, когда разворачивает свою игру в полисе: в обществе свободных граждан, совместно играющих своими возможностями и таким образом находящих решение общих проблем. В качестве zoon politikon человек нуждается в игре. А значит, тот, кому свободное и демократическое гражданское общество стоит поперёк горла, поступит совершенно логично, если будет либо подавлять игры, либо постарается превратить их в потребительский товар и средство обогащения. Достаточно взглянуть на существующие в мире диктатуры, чтобы понять, о чём речь. Совершенно не случайно враги открытого общества — это либо предатели игры, либо псевдоигроки.
Религия и духовная жизнь
Мы уже убедились, что игра и религия — родные сёстры. Мы говорили о культовых играх, в ходе которых древние убеждались в существовании своих богов. Мы упомянули игры древних эллинов — Олимпийские и Дельфийские — во время которых человек являл себя перед лицом богов. Говорили мы и о том, что даже в христианстве — в литургии, в представлениях Страстей, в ораториях или в церковных танцах — сохраняется нечто от игрового духа древних религий. Однако до сих пор мы не задумывались, в каких областях духовной жизни сохраняются игровые компоненты, и не может ли и здесь проявиться благотворное, оживляющее воздействие игрового искусства жизни.
Сначала кажется, что в сфере духовного безраздельно господствует твердокаменная серьёзность. В первую очередь это проявляется там, где духовность и религия используются как средство спасения души, возможность попасть в рай, путь к достижению просветления или способ заработать в следующий раз лучшую инкарнацию. Как видно, инструментальный рассудок со своей логикой «для того чтобы» чувствует себя в религиозной сфере вполне комфортно.
В том, что имеется столько религий и духовных течений, адепты которых охотно ведут речи о «вышней надежде» и безоговорочно готовы принести в жертву «небесному» земную жизнь, включая жизнь «неверных», нам видится немалая заслуга Фридриха Ницше. Повсюду, где от имени религии земную жизнь подчиняют целям, условиям или каким бы то ни было богам, вместо того чтобы, наоборот, освящать и благословлять её с духовных горизонтов, — там третируют и порабощают человека. Те верующие или практикующие, которые до конца погружаются в такое учение или безоглядно идут таким путём, — становятся одинаковыми, будто скроенными по одной мерке, а их жизнь беднеет и тускнеет.
Всё могло бы быть иначе, если бы в сфере религии и духовности мог свободно проявляться дух игры. В противовес всем догматикам и фундаменталистам, богослов Хуго Ранер в своей книжке «Человек играющий» убедительно показал, что именно христианству этот дух вовсе не чужд. Именно человек, исполненный веры, объясняет он, способен посмотреть на самого себя в перспективе божественного и понять, что ему можно, играя, пробовать и искать, что он не обязан соответствовать ожиданиям, что, напротив, Бог своею благодатью приглашает его к свободной и радостной игре
[122]. Он заходит так далеко, что вместе с монахом Ноткером Заикой из Санкт-Галлена видит сокровенную сущность Римской Церкви в том, что это «церковь играющая»:
Смотри, под любимой
Лозою, о Христос,
Радуясь, играет,
Под защитой сада
Через пятьсот лет после Реформации не помешает вспомнить: изначальная интуиция Мартина Лютера состояла в том, что настоящий христианин отличается не усердием, с которым он пытается заслужить Царствие Божие, а своим доверием к божественной благодати. Мехтхильд из Магдебурга пыталась описать событие мистической встречи между Богом и человеком как любовную игру, во время которой Бог говорит о душе:
