Живи, как говорится, да радуйся. Багров и радовался, как мог: освоил и лапароскопию, и сам выполнял и УЗИ внутренних органов и эндоскопию. Стал специалистом самого широкого профиля. Все бы ничего, но годы стали брать свое. Все трудней ему стало стоять у операционного стола. Сказывался возраст. Наступил такой час, что он с удивлением обнаружил, что у него после многочасовых операций стала болеть спина, «гудеть» ноги. Появилась необходимость полежать на диване и расслабиться. Иначе боли в спине и в ногах не давали спокойно трудиться дальше.
Пять лет назад он перенес инфаркт миокарда. Перенес на ногах, горстями глотая таблетки, пока жена не вызвала «скорую», и Ильичу не сделали ЭКГ. Его друг Николай Макарович Власов, заведующий терапией, здорово тогда ругал Ильича.
– А если б ты на самом деле умер?! – кипятился Власов. – Зачем такую боль терпеть? Ты же одной ногой почти в могиле стоял! Ты подумал о жене, детях, если себя не жаль?
– Брось, Коля, ну никак не мог я тогда умереть!
– Смерть она, знаешь, не выбирает: косит всех без разбору и врачей, и больных. Или ты думаешь, что если ты отличный хирург, то она, костлявая, пощадит тебя?
– Я думаю, что сейчас январь месяц, и земля больно мерзлая, – отшутился тогда Ильич, – негоже в такую пору смерти подчиняться. Я предпочитаю покинуть этот бренный мир исключительно в теплое время года.
Все: и родные, и коллеги, и многие жители района, узнав про тяжелую болезнь Ильича, тогда не на шутку перепугались. Любили и ценили его очень. Пообещал Ильич себя тогда беречь и избегать нагрузок. Но, как их избежишь, если вокруг столько людей нуждалось в его помощи? Отлежался месяц дома, а потом сбежал на работу, попросив закрыть больничный. И отказался от предложенного курортного лечения. Как его ни уговаривали остался непреклонен – не поеду.
Где-то Ильич читал, что в среднем хирурги живут до 54 лет: потихоньку умирают с каждым своим пациентом. Когда он перешагнул заветный рубеж, то облегченно вздохнул. Подлый инфаркт на какое-то мгновение заставил усомниться в прогнозе, но вскоре Багров позабыл и о нем. Когда жена настойчиво приставала с приемом таблеток, то отшучивался и если и пил их, то делал это нерегулярно, неохотно и не зацикливался на своем здоровье. Да и шибанул его инфаркт в 67 лет, когда он давно перешагнул роковую отметку.
В общем, к 72 годам Ильич чувствовал себя относительно неплохо. Для своих лет тяжелым грузом, давившим на его плечи, мужчиной он оставался крепким и вполне работоспособным. При всем сумел сохранить ясный ум и не растерять свою великолепную эрудицию. По-прежнему продолжал много оперировать и заниматься отделением.
Ильич, как говорится, был и хирургом от Бога, и заведующим отделением от Бога. Недаром в свое время ныне уже покойный Иван Мефодьевич из четверых молодых хирургов, работавших в те годы с ним бок о бок, пророчил свое кресло именно Багрову. Хотя Паша Кузьмин оперировал лучше его, а Боря Ермолин спал и видел себя на руководящей должности. Но Любомиров считал, что хороший заведующий должен сочетать в себе оба этих качества. Кузьмин вскоре уехал куда-то на Волгу и там стал пересаживать почки, занялся трансплантологией. А Боря, теперь уже Борис Степанович, возглавил министерство здравоохранения в одной из областей в европейской части России.
Поначалу у Ильича не совсем получалось как надо. Ударится в работу отделения, начинает страдать хирургия. Примется за лечебный процесс – хромает отделенческий быт. Это только так кажется, что заведующий хозяин у себя на хирургии. Для того чтоб стать настоящим рачительным Хозяином нужно многое уметь и знать. А когда тебе 31 год, и ты только и умеешь, что оперировать, это только половина дела.
Ильичу и тут повезло. После смерти Любомирова выбор главного врача пал на него неспроста. Любомиров давно подбирал себе замену, словно заранее предчувствовал свой неожиданный уход. Главврач – Пал Палыч Братухин тоже пришел к ним из фронтовых врачей, только на фронт он попал вначале простым терапевтом, а потом, как случается на войне, стал организатором здравоохранения, командуя медицинским эшелоном, что доставлял раненых с передовой в тыловой госпиталь. Да так удачно, что после войны остался профессиональным организатором медицины. Сейчас вот руководил той ЦРБ, где трудился доктор Багров.
– Да ну, Пал Палыч, – начал отнекиваться Ильич от предложения занять место Ивана Мефодьевича, – какой из меня заведующий? У нас больше половины сестер мне в матери годятся. Пятеро Отечественную войну прошли. Нет, не могу.
– Ты думаешь, мне сколько лет было, когда я свой первый эшелон принял? – нахмурился Братухин, гипнотизируя взглядом несговорчивого хирурга. – Двадцать семь! А тебе тридцать один! У меня знаешь, кто и сколько людей в подчинении было?!
– Пал Палыч, тогда время было другое.
– Да, время тогда было другое, шла война. Многому приходилось учиться буквально на ходу. Но люди, люди-то все те же: наши, советские. У меня в эшелоне тоже, знаешь, персонал не подарок оказался: два профессора, три доцента, многие сестры еще империалистическую войну помнили. Или как ее называют теперь – Первая мировая.
– Да не нужно, Пал Палыч, меня за советскую власть агитировать, я все понимаю.
– Так чего тогда смущает?
– А вдруг не справлюсь?
– Не справишься – снимем. За тебя сам Иван Мефодьевич просил. Понимать должен, что не просто так я тебя выдвигаю.
Упоминание Любомирова, перевесило чашу весов, и Ильич согласился возглавить хирургическое отделение. Так в июле 1977 года он стал заведующим хирургического отделения на 65 коек. Дело это непростое, мало того что ответственное, так еще и хлопотное больно. Когда он работал в качестве ординатора отделения, то отвечал только за своих больных и за те палаты, что они занимали. Теперь он в ответе за все отделение в целом и за все то, что в нем происходит.
Ильич до мелочей запомнил свой первый рабочий день в качестве заведующего. Как у него предательски от волнения дрожал голос, как потели ладони, как не знал, куда и на кого смотреть, когда он принимал утреннюю конференцию. Нет, он и раньше замещал Любомирова, когда тот иногда отсутствовал по тем или иным причинам. Но тогда выполнял его обязанности формально, зная, что настоящий заведующий всегда где-то рядом.
А сегодня смотрят на тебя и врачи, и медсестры, и санитарки, теперь не как на формального человека, выслушивающего дежурившую смену, а именно на хозяина отделения, человека, который здесь за все отвечает.
Он помнил, как пытался напустить на себя строгий вид, и как постучал карандашом по столу, когда какая-то молоденькая санитарочка чего-то там хихикнула, прячась за спины подружек. Как покраснел при этом, чувствуя на себе десятки пар озорных, внимательно изучающих его глаз.
– Игнатий Ильич, да расслабьтесь вы уже, – услыхал он вкрадчивый и мягкий голос старшей медсестры Любови Павловны Елагиной, когда конференция закончилась, и все сотрудники вышли из теперь его кабинета, где она традиционно проходила.
– Да я в принципе расслаблен, – вяло улыбнулся Ильич, утирая свежим носовым платком, струившийся по лицу пот.
