Очухался. Ноги ватные, кое-как завернул за мысок и к лагерю. Палатки частью лежат. Ребята их ставят, вещи собирают. Кричат: «Михаил, тут такое было, буря налетела, всё смело. Мы спали». Вот оно, думаю, что. Хорошо, что спали. А то ведь, не приведи Господи, что случиться могло.
«Кучумова колесница» покатила куда-то. Раз в год обязательно несётся по небу и сметает всё на своем пути. Ведь на небе ни облачка, небо сине-синее. Откуда налетела, куда исчезла? Не понятно. Беды от неё большой нет, но страху нагоняет.
Наступил день, когда все материалы были разобраны. Повторяющиеся убраны, откровенно сказочные вроде: «Наша соседка по ночам на метле летает» брошены в коробку для макулатуры. И остановка. Была некоторая надежда на этнографов, но они только посмеялись над моими вопросами. Время служителей науки за совесть закончилось. Теперь всё гранты, а гранты платят за изучение, например, национальных вопросов. Фольклор нынче не в фаворе. Чем ближе к политике, тем шире денежные ручейки. Не стал я разжигать у них костёр зависти и смолчал о заказе. Не грант, конечно, но на безрыбье… Придётся ехать самому на местность в район. Не зима, тепло, туда-обратно, возьму байдарку, палатку, за неделю управлюсь. Ну в самом деле, чего опасаться-то: похожу, поговорю с бабушками, охотниками. Там в судьях наш выпускник, может, подскажет… Нет, этот не подскажет.
Решено — еду. А собственно, для чего я еду? Для чего? Для того чтобы посетить те места, где происходили интересующие меня события? Чтобы «погрузиться в атмосферу исторического события»? Нет, это могут предложить только пишущие исторические романы. Даже если я надену настоящий исторический костюм, сяду, скажем, на коня, от этого я не стану рыцарем, воином, человеком другого времени… Я останусь тем, кто я есть. А если попытаться загрузить своё воображение длительными «трансами», то можно приблизиться не к открытию в науке, а к койке в психбольнице. Итак, максимум, что я могу и должен сделать: найти или не найти факты присутствия неких явлений, «мало изученных», так их назову. (Я же не уфолог и не теолог; это они всё знают: кто над нами, и как у них там всё устроено.)
Когда-то мой знакомый археолог познакомил меня со своим товарищем, который служил лесничим в тамошнем лесу. Знакомство у нас было шапочное, но я думаю, что он сможет меня вспомнить. От него мне нужна будет не прямая информация, а косвенная. Если он что-нибудь слышал о «лесных жителях», то либо расскажет мне, либо попытается скрыть. В любом случае я получу информацию. Преувеличиваю — попытаюсь.
Есть у меня одна надежда. Дело в том, что курса исторической психологии у нас не было. Жаль. Но приехал к нам работать выпускник философского факультета из Питера (Ленинграда тогда ещё). Так вот на своих лекциях, по нашей просьбе, он несколько часов рассказывал кое-что из лекции Пола Экмана, американского психолога, занимающегося проблемами лжи. («Ложь» в истории — это благодатная тема!) А Экман начал курс лекций для русских студентов с анализа исторической встречи Гитлера и Чемберлена в 1938 году, когда на кону была судьба Чехословакии. Мы слушали лекцию нашего молодого преподавателя, раскрыв рот. Сколько я потом перечитал всего по «лжи», по психологии допроса… Надеюсь, что это пригодится и сегодня. Ложь-правда… Мне всё сегодня важно. Но почему я решил, что Владимир Петрович, так звали лесника, мне будет врать или недоговаривать? Предчувствие. Я действительно опасность чувствую, как говорят, «спинным мозгом». Редко ошибался. Вот такой дар у меня… Посмотрим.
Глава IV
Яна месте, в Муромцево. Двести шестнадцать километров по разбитой дороге, а в окне автобуса только степь да степь с берёзовыми околками. Вышел из автобуса. За плечами у меня видавший виды рюкзак, а на такого же возраста двухколёсной старой тележке привязанная складная байдарка тех же времён: в одном мешке её каркас, в другом — мембрана.
Мой вид у местных жителей любопытства не вызывал, к таким, как я, здесь давно привыкли. В деревню Окунёво и не такие заезжают: то индуисты, то брахманисты. Помню, в начале 1990-х годов к нам на кафедру этнографии заявились две дамы в странных нарядах, похожих на те, что мы видели в индийских фильмах. Это были Расма Розитис, ученица индийского бабаджиста Шри Мунираджи, и её переводчица. Заявились они в университет, там их направили к нам. Россия тогда уже была нараспашку, и мы, молодые аспиранты, своим поведением — смесью спокойствия на грани равнодушия, мне кажется, — слегка обескуражили нежданных гостей. Они зашли, ожидая увидеть удивление, восторг, а столкнулись с деловитой занятостью и полуравнодушием, будто такие встречи у нас проходили на день по десять раз. И тем не менее мы проговорили с ними около часа. Тогда выяснилось, что по рождению Расма — латышка, но в Латвии почти не жила. Её родители в 1944 году бежали от войны из Латвии в Западную Германию. Там она получила образование и заинтересовалась теологией, выбрав необычное направление — бабаджизм.
Шри Бабаджи в Индии считается очень авторитетным святым и земным воплощением бога Шивы, основатель учения о крийя-йоге. Расма однажды увидела пророческий сон, приняв духовное имя Раджни, оставив свою семью, поехала искать некий центр Земли.
Они, бабаджанисты, листая атлас мира на досуге, обратили внимание на Омскую область. Названия рек Омь, Тара произвели на них огромное впечатление, напомнив их древнеарийское происхождение, древний литературный язык Индии — санскрит. «Ом-м-м» или «Аум» в индуистской и ведийской традиции является сакральным звуком, изначальной мантрой, символом «силы», прообразом божественной триады: Брахма, Вишну и Шивы. А «Тара» — «спасительница», или от санскритского корня, означающего «переносить», так же переводится как «освободитель» или «звезда». Слово «тара» вообще относится к древнейшим санскритским терминам и восходит к Яд-журведе (тексты добуддийской эры)… (Расма вдохновенно грузила нас полный академический час, а в конце подарила всем по два увесистых тома в ярких обложках. Каюсь, я к ним так и не притронулся, полистал только.)
В тот час мы все ощутили себя «посвящёнными» и «избранными», живущими на землях арийцев. Отсюда они двинулись в Индию. Расма же поехала в Муромцево и купила дом в деревне Окунёво, где и прожила несколько лет. Через некоторое время потянулись туда ученики со всей России. Вот у кого наряды: колокольчики-бубенчики, лица раскрашенные, мне до них далеко.
Дом, в котором жил лесничий Владимир Петрович, я отыскал самостоятельно без подсказок, потому что дорогу запомнил в свой прошлый приезд. Конечно, немного я побродил, вспоминая, как мы ехали, но в конце концов под высоченной красивейшей сосной увидел знакомый бревенчатый дом. Не старый, и толщина брёвен сантиметров двадцать пять подсказывала, что хозяин его живёт в достатке. Здесь и наличники резные, и крыша, железом крытая. Конечно, это не тобольские и уж тем более не томские дома, те — картинка, пример деревянного зодчества Сибири, но по сравнению с другими муромцев-скими домами хорош. Хотя он стоял на краю посёлка, дорога к нему вела асфальтовая.
В доме хозяина не было, встретила меня его жена. Она впустила меня во двор, и я представился, напомнив ей, что когда-то мы встречались. Даже полез в карман за документами, чтобы придать своему визиту значимость.
