Проплыли мимо чудесного соснового бора, где я предложил отдохнуть, миновали длиннющий канал, так я назвал прямой участок реки, с растущими по берегам ивовыми кустами.
Впереди — голые берега, солнце палит, с нас уже вода не течёт. Было жарко, и хотелось пить. Наконец-то мы проплыли 5 км, и я направил лодку к берегу. Нашли место, куда можно было пристать. Вышли на берег. Борис Иванович разжёг костёр, я поднялся по склону наверх: хлебное поле, ветерок, птицы… хоть и торопились мы, но и эти короткие остановки наполняли душу теплом, волей. В толпе этого не увидать, не прочувствовать. Поэтому я и не люблю ходить коллективами. Всё больше люблю одиночество. Я не говорю: «Посмотрите направо…» и вздрагиваю от таких же всплесков от кого-то; я вижу то, что вижу, что мне дано увидеть, и радуюсь, открываю всего себя, чтобы каждая клеточка ощущала себя самостоятельной живой частью природы.
Ну вот сварили мы обед. Перед этим Борис Иванович постарался с ведёрком и кастрюлькой лихо взобраться по склону. Я обернулся и увидел его стоящим опять внизу. Он был несколько растерян. «Как грохнулся, не понял. Раз, и всё», — бормотал он. Воды у нас не стало. Набрали из Тары. А ведь из рек у нас давно не пьют.
Когда мы закончили обедать и сели в лодку, подул ветер. Волны поднялись даже в Таре. Борис Иванович сказал, что, если такой же ветер будет на Иртыше, переправляться не будем. А я подумал: «А куда вы денетесь?» В том, что я поплыву в любой ветер, сомнений не было. Так что и он бы остался в байдарке.
Ветер был прекрасен, пока дул в спину. Хоть не мешал. Но вскоре река повернула, и на отдельных её участках мы еле выгребали против ветра. Мы за 5 км выдохлись совершенно. Но вдруг закапал дождь. Борис Иванович хотел переждать, но я уговорил его идти дальше. В кипящей от ветра и дождя Таре мы смотрелись очень мужественно. В последние 10 км дождь перестал капать; заполыхало небо молниями, громы грохнули, и представление началось. Борис Иванович спокойно на этот раз прокомментировал, что ни из одного путешествия он без приключений не выбирался. А приключения повалили одно за другим…
Я сидел в байдарке в одних плавках под хлеставшим дождём и холодным ветром, неистово работая веслом. Только работой и согревался. Борис Иванович просто ругался: речь была отрывистая, с короткими паузами. Слышались между известными и малоизвестными мне нецензурными словами упоминания реки, меня, Сибири, погоды, грозы… Поначалу я смеялся, но потом настолько замёрз, что челюсти свело, и сил хватало только на икание. Гребу и икаю.
Небо, река, берега слились в одно сплошное серое месиво. Мы уже не могли спрятаться от дождя, он лил, не прекращаясь, а мы уже были настолько мокрые, что никакая сила не заставила бы нас сесть в лодку вновь, если бы мы вдруг остановились, чтобы переждать непогоду. Наконец-то мелькнула Усть-Тара. Отметку в 10 км мы не видели, стоявший впереди столб мог бы стать утешением… «5 км» встретили тяжёлыми вздохами.
Вот он, Иртыш! Тара запетляла, закрутила, заметалась из стороны в сторону, как хвост сучонки в крестьянском дворе. У каждого поворота Борис Иванович сипел: «Иртыш! Иртыш!» Мы подплывали поближе и видели, что это всё ещё была Тара, Тара, Тара…
Но вот «0» отметка и Иртыш! Мы обменялись мужскими рукопожатиями. Борис Иванович твёрдым голосом Наполеона, возвращающегося в Париж по Смоленской дороге, прокричал: «Вперёд! Проскочим Иртыш, пока не выскочила "Ракета"!»
Из последних сил рванули байдарку нашу вперёд, и она врезалась в волну Иртыша — скрипнула-взвизгнула, как ездовая собака, почувствовавшая близость дома; высунув язык, хромая на все четыре лапы, потянула из последних сил сани по хрустящему снегу…
«Вперёд!» — орал Борис Иванович, не слыша и не видя ничего впереди. А там стояли вешки, которые что-то означали. Я робко высказал свои мысли вслух насчёт вешек, но Борис Иванович знал, что знал, и мы на полном ходу сели на мель. Лил дождь, дул сильный холодный ветер, а мы стояли прямо посередине реки. Минут 15 сползали. Я толкал байдарку из воды, а Борис Иванович, сидя в байдарке, отталкивался концом весла. Сняли с мели.
Когда нос байдарки уткнулся в берега, я был сине-зелёного цвета от холода. Пальцы рук не разжимались, удерживая весло. Я потерял равновесие и упал в Иртыш. Чуть согрелся в воде градусов 20.
Мы вытащили вещи из байдарки и снесли их к высокой одинокой иве. Ругаясь с Борисом Ивановичем, я зачем-то разжёг костёр, жевал хлеб от дикой усталости и холода. Потом стал согреваться. Борис Иванович отдал мне свою сухую майку, так как ни одной сухой вещи у меня не оказалось. Дождь перестал лить. Разобрали байдарку, сложили вещи и двинулись на большак. Путь в 10 км мне показался невероятно длинным и тяжёлым. Мне приходилось часто останавливаться, потому что ремни чехла-пенала с каркасом лодки впивались в шею, а рюкзак с влажной оболочкой байдарки давил на плечи. Казалось, чуть толкни меня, упаду и не встану.
Вот и деревня Черняево. Автобус будет только утром. Сумерки уж спустились. У меня опять застучали зубы. Борис Иванович попытался попроситься на ночлег. Я к его идее отнёсся равнодушно: не то чтобы не хотел этого, но не любил кого-то стеснять. К тому же старые русские обычаи ушли давно. Понятие «пустить на постой» — забыто. Так и случилось — никто нас не пустил. Мы забрались через окно в заброшенный дом, разгребли в темноте мусор на полу и, что-то подстелив на пол, упали замертво от усталости. Борис Иванович обмотал меня войлочной подстилкой. Всю ночь я трясся от холода. Думал, заболею. Было сыро от вновь пошедшего дождя.
Утром нас разбудил противный женский голос, который раздавался на улице: «Тощая такая! Тощая такая!» Когда выбрались из дома, увидели, что автобус увозил доярок на ферму.
Взошло солнце. Потеплело. Даже кеды чуть подсохли. Мы выдвинулись к остановке. Вскоре подкатил автобус, и мы загрузились. Когда стояли на остановке, ходили пить к дому, рядом с которым стояла банька, шёл дымок, пахло берёзовыми дровами… Благодать! Ну когда ещё испытаешь такое блаженство? В автобусе я спал, а Борис Иванович, как бы невзначай, заводил разговор с пассажирами: «Вы из Тары? Ну как там?.. А я-то с товарищем 136 км за два дня… на байдарке по Таре… Две экспедиции… Археология». Бабы ахали и охали, мужики посмеивались. А я дремал… Домой…
Вот и сейчас, как тогда, потрескивали дровишки в костре, я ковырял вилкой в банке с сайрой, пил травяной чай и вспоминал свою первую в жизни археологическую экспедицию. Может, с неё всё и началось — любовь к авантюрным приключениям?
Я тогда закончил первый курс, и археологическая экспедиция была необходима, чтобы получить зачёт.
Экспедиция? Прекрасно, всегда готов, рюкзак у порога. Но к тому времени появился у меня друг — щеночек боксёра, чтобы веселее было бегать по утрам. Вначале мы договорились с мамой, что она будет выгуливать и кормить его, но вдруг я узнаю, что маме нужно уехать в командировку. Собаку оставить не с кем. Оставалось меньше недели до отъезда, и решать нужно было срочно: или экспедиция, или весь год мыть и склеивать глиняные черепки в музее. Собака или наука? А если попробовать соединить несоединимое? Будь что будет, я поехал в университет на встречу с деканом: «Может быть, он разрешит взять с собой пса, ну так в экспедицию хочется». Вид у меня был, наверное, настолько жалостливый, что профессор Владимир Иванович Матющенко сжалился: «Что ж, возьмите щеночка с собой, раз оставить не с кем». Ура-а! Я еду, вначале на поезде до Новосибирска, потом на теплоходе по Оби до какой-то деревни в тайге… Две недели в тайге, раскопки, открытия… Мне повезло.
