Я спал не больше двух часов, но встал довольно бодро, усталости не было, было только желание действовать. Такое у меня устройство нервной системы, бездействие меня утомляет, я начинаю заболевать, хандрить.
Сразу после службы в армии я поступил на рабфак. Курс истории нам читала молодая симпатичная выпускница педа, мастер спорта по художественной гимнастике. Как-то на занятиях я стоял у доски, что-то отвечал, потом, не помню в связи с чем, сказал, что занимаюсь спортом.
— Каким? — с иронией спросила Галина Александровна.
— Я бегаю по утрам, — ответил я, и все смеялись до слёз. Я тоже засмеялся, а потом добавил: — Каждое утро, да. По двадцать километров.
Смех стих. Так и было. Каждое утро я пробегал примерно по двадцать километров. И если вдруг просыпал или ленился, то начинал заболевать: меня трясло, «колбасило», как выражаются наркоманы. Однажды я не стал делать пробежку и поехал на учёбу. Пришлось вернуться с половины пути от дома к университету, так мне было плохо. Вот и сейчас я чувствовал себя гораздо лучше, чем там, в городе, в тишине и покое.
На завтрак я съел ещё одну банку сайры с хлебом, выпил кофе (растворив в кипятке то, что было в пакетике), съел какие-то сушки, полбанки сгущёнки и свернул свой лагерь. В путь. Я увидел, как ленточка Тары вплелась в косу Иртыша после шести часов работы веслом. Небо по цвету к тому времени стало точной копией Иртыша: мутно-глинистое. Дул холодный пронизывающий ветер, справа от меня стояли какие-то производственные строения. Я плыл, не останавливаясь, сосредоточив внимание только на работе веслом и дыхании.
Тара-Иртыш, как и в первый раз, взгляд налево-направо: чисто, курс к противоположному берегу. Я не входил, вливался в Иртыш, как во что-то более крупное, чтобы стать навсегда его частицей; не освобождался от преследования страхов и воспоминаний, а наоборот, испытывал сильнейшее желание возвратиться к ним.
Весло коснулось дна. Байдарка по инерции проплыла ещё немного и села на мель. Та же самая мель. Даже полупустая легкая байдарка не прошла. Остров почти на середине реки. Пришлось выходить. После холодного ветра и накрапывающего дождя вода казалась тёплой и приятной. Я прошёл по иртышскому дну метров пять, пока на почувствовал, что оно стало уходить — можно садиться в лодку.
Когда я пересёк Иртыш, то понял, что на берегу ночевать будет плохо. Пустынный берег, редкие кустики ивы, дождь, который не усиливался, но портил настроение. Я разобрал байдарку, сложил её в два мешка, закрепил их на тележке и, накинув рюкзак, пошёл к ближайшей деревне. Дорога, размокшая от дождя, петляла по степи. Можно было бы пойти напрямую, так вышло бы короче километров на пять, но тащить тележку весом в 50 кг по кочкам, перепрыгивая борозды, спускаться в овражки я не рискнул. Только когда уже смеркалось, я добрался до деревни и нашёл заброшенный дом, где когда-то мы ночевали с Борисом Ивановичем. Надо же, ничего не изменилось. Так же в потёмках разгрёб доской всё, что было на полу, постелил кусок брезента, на него положил лёгкий спальник и надел на себя всё, что было в рюкзаке, и, согревшись, уснул. Забылся опять. Рано утром, пока никто не видел из местных, я ушёл. На трассе меня подобрал микроавтобус. В нём было необычно покойно и тепло. Я наслаждался и дремал.
Вместо эпилога
Как я полагал, меня «кинули». Я подготовил отчёт, но мои работодатели пропали, не выплатив мне окончательную сумму. Правда, и возвращения денег они не требовали. Отчёт о проделанной работе брошен на полку. В нём только факты проверенные, а ночная поездка — это скорее сон, фантазия, а фантазию к делу не пришьёшь.
Следили за мной тогда ночью или мне показалось? Вначале я сомневался, не был уверен, но, вспомнив о случае с аспирантом-физиком, который пропал в Якутии, пришёл к выводу, что контроль был. Расчёт их был верен: с самого начала они знали, что я не удержусь и точно так же, как он, полезу в «поле». И трагический «уход» аспиранта для них был необходимой частью эксперимента. Я остался. Разочаровал их?
На прошлой неделе ко мне зашёл лесничий Владимир Петрович. Его вызвали в Омск в какой-то лесной департамент министерства, и он, узнав мой адрес у моего знакомого археолога, зашёл ко мне по просьбе своей матушки. Она ушла из жизни недавно. Он выполнил её наказ: разыскать и отдать аспиранту, который приезжал, её фотографию, там, где она на лыжах с ружьём в тайге, и малахитовый крестик на верёвочке льняной: «И на словах приказала: "Отдай ему, он поймёт. Скажи, что теперь его очередь беречь…" А что беречь, не сказала. Она у меня с причудами была. Такую тяжёлую жизнь прожила, не дай бог кому ещё».
От чая он отказался и быстро ушёл. До его прихода я был в сомнениях: возможно, что ночью я вместе с листиками трав проверенных бросил в чай что-нибудь вроде ягод белладонны, кусты которой попадались по берегам Тары, вот и было у меня ночью не путешествие, а камлание шаманское. Уже дома я анализировал происшедшее и находил, что всё увиденное напоминало описанные серии галлюцинаций. Я даже стал успокаиваться. Но теперь…
Рассказы
Новые люди
Река вскрылась ото льда. В начале апреля шёл то снег, то дождь. По ночам ещё мороз гулял по Иртышу, подмораживая ручейки и проталинки, но на лёд выходить уже было опасно, только стайки собак бесстрашно перебегали с берега на берег.
К концу апреля, после того как солнце сильнее прогрело воздух, лёд не выдержал и всё-таки сдался Иртышу. Ледяной панцирь шевельнулся, а потом зашипел, будто огромную бутылку газировки открыли, и зазвенел миллионами льдинок-пластинок, как колокольчиками стеклянными, вздрогнул, напрягся, пытаясь из последних сил устоять перед натиском реки, и… поддался, побежал туда, к северу. Ну прям как дитя малое к матушке своей бежит пожаловаться на чужие обиды, так и ледоходик к Зимушке заспешил. Да только не успеет он, пока доберётся, весь и растает в пути. Льдины последние покачаются в волнах под северными ветрами, чтобы в мае раствориться окончательно в весенних водах.
Ледоход шёл быстро. На берегу тихо таяли на солнце выброшенные волной льдины, перекатывался под ветерком разный мусор: старые пакеты, пластиковые бутылки… Иртыш будто расправлял плечи и стряхивал с себя кусочки льда, как ворсинки с парадного костюма.
Вот на горизонте из-под моста выплывает одинокая большая льдина. Из последних. Идёт важно, как теплоход, покачиваясь на волнах, разбрасывая всё перед собой. Гудка только ей и не хватает, а так по виду точно теплоход.
На льдине лежала то ли горка веток, то ли коряги старые; наверное, льдину оторвало от части берега, заросшей лесом. Миновала льдина один мост, другой, третий, четвёртый, пятый… Пока не прибилась к берегу.
Набежавшая волна от какого-то судна приподняла её и бросила с силой на берег. Раздался глухой треск, и льдина разломилась на части, освободив вмёрзшие куски дерева. Сейчас уже можно было их разглядеть — три приличного вида добропорядочные коряги.
Солнце высоко ещё, льдина тает, коряги подсыхают, будто нежатся. Хорошо на воле. Вот одна из них вздрогнула при порыве ветра, словно встать хотела, но одумалась и спинку под солнечные лучи подставила, а руки-корни раскинула в стороны — загорает.
