Толкучка на улицах Субуры, преступные наклонности местных жителей и даже их жаргон – все это раздражало его.
Когда они подошли к инсуле Аврелии, за ними уже тянулась целая толпа ротозеев, которые, видимо, надеялись, что в конце пути их ожидает море вина, и рассчитывали повеселиться. Однако, когда юный Цезарь открыл дверь и взял молодую жену на руки, чтобы пронести ее через порог дома, Котта-старший, Луций Котта и два галла придержали толпу, пока юный Цезарь не зашел в дом и не запер за собою дверь. Под недовольные возгласы собравшихся Котта с высоко поднятой головой пошел прочь.
Дома находилась только Кардикса. Аврелия хотела потратить деньги, оставшиеся от приданого, на домашних слуг, но решила сделать это после свадьбы, чтобы обойтись без советов матери и свекрови. Юному Цезарю тоже необходимы были слуги – управляющий, виночерпий, секретарь, писарь и личный слуга. Но Аврелии требовалось больше: две служанки для черных работ, прачка, повар с поваренком, две «прислуги за все» и один раб помускулистей. Не так уж много, но и не мало.
На улице темнело. Свет, проникавший через лестницу с девятого этажа, рано померк, так же как и свет с улицы, затененной стоящими вокруг высокими домами. Кардикса зажгла все лампы, но их не хватало, чтобы осветить темные углы. Служанка ушла в свою каморку, чтобы оставить молодоженов наедине.
Аврелию удивил шум. Он доносился отовсюду – с улицы, с лестницы, ведущей на верхние этажи, с центральной световой шахты. Крики, ругань, треск, визг, брань, плач младенцев… Она слышала, как мужчины и женщины кашляли и плевались, как прошел по улице оркестр, грохоча барабанами и тарелками. До нее долетали обрывки песен, мычание быков, блеяние овец, хриплые крики мулов и ослов, беспрестанный скрип повозок, взрывы смеха.
– Тебе не кажется, что мы не услышим самих себя? – Аврелия попыталась скрыть внезапно набежавшую слезу. – Гай Юлий, мне так жаль! Я вовсе не подумала о шуме!
Юный Цезарь был достаточно мудр и достаточно чуток, чтобы понять: отчасти эти слезы вызваны не шумом, а волнением последних нескольких дней – естественными переживаниями девушки, выходящей замуж. Он волновался и сам; что же говорить о юной супруге?
– Мы привыкнем, не бойся, – засмеялся он. – Уверен, через месяц даже перестанем замечать весь этот шум. Кроме того, в нашей спальне должно быть тише.
Он взял ее за руку и почувствовал, как она дрожит.
Действительно, в спальне, в которую можно было попасть из его кабинета, было тише, но и еще темнее. И душно, если не оставлять дверь в кабинет открытой.
Цезарь сходил в гостиную за лампой. Рука об руку они вошли в комнату и замерли, очарованные. Кардикса украсила спальню цветами, постель усыпала душистыми лепестками. Вдоль стены стояли вазы, наполненные розами, левкоями, фиалками; на столе – кувшин с вином и кувшин с водой, две золотые чаши и большое блюдо медовых лепешек.
Никто из них не смущался. Как все римляне, они были хорошо осведомлены в вопросах секса, хотя и до известных пределов. Каждый римлянин, которому позволяли средства, предпочитал уединение, если приходилось обнажать свое тело, но необходимость обнажиться прилюдно тоже никого не пугала.
Конечно, на счету юного Цезаря были кое-какие приключения. Но искушенным его не назовешь. Младший Цезарь при всех своих несомненных способностях был очень скромен. Ему явно не хватало напористости.
Предчувствия не обманули Публия Рутилия Руфа. Юный Цезарь и Аврелия почти идеально подходили друг другу. Он был мягок, внимателен, вежлив. Он не пылал пламенем страсти и не стремился зажечь Аврелию. Их любовь была нежна в прикосновениях, ласкова в поцелуях, нетороплива в движениях. Это устраивало обоих.
И Аврелия могла сказать себе, что она, несомненно, заслужила бы одобрение Корнелии, матери Гракхов, так как исполнила свою супружескую обязанность точно так же, как, вероятно, делала это Корнелия, мать Гракхов: с удовольствием и с чувством выполненного долга. Она знала теперь, что любовное соитие само по себе не превратится в цель ее жизни, не заставит ее искать наслаждения на стороне – и что брачное ложе ей никогда не опротивеет.
Зиму Квинт Сервилий Цепион провел в Нарбоне, сокрушаясь о своем потерянном золоте. Здесь он получил письмо от блестящего молодого адвоката Марка Ливия Друза, одного из самых пылких – и самых разочарованных – поклонников Аврелии:
Мне не было и девятнадцати, когда мой отец, цензор, умер и оставил мне в наследство не только все свое богатство, но и положение paterfamilias. К счастью, единственной тягостной моей ношей была тринадцатилетняя сестра, лишенная и отца и матери. В это самое время моя мать Корнелия попросила разрешения взять сестру к себе в дом. Я, конечно, отказал. Хотя и не было никакого развода, тебе, я знаю, известно, как холодно относились мои родители друг к другу, особенно после того, как отец согласился отдать моего младшего брата в приемные сыновья. Мать всегда любила его гораздо больше, чем меня. Поэтому, когда брат сделался Мамерком Эмилием Лепидом Ливианом, она, оправдываясь его юным возрастом, уехала жить к нему, где – это правда – вела жизнь более свободную и распущенную, чем могла себе позволить в доме моего отца. Я пытаюсь напомнить тебе об этом, ибо тут замешан вопрос чести, а честь моя задета гнусным, себялюбивым поведением матери.
Смею надеяться, что я воспитал сестру свою, Ливию Друзу, так, как приличествует ее высокому происхождению. Сейчас ей восемнадцать, и она готова выйти замуж. Так же как и я – жениться, несмотря на мой юный возраст: мне двадцать три. Я знаю, что обычно дожидаются двадцати пяти, а многие женятся, только став сенаторами. Но я не могу ждать так долго. Я глава семейства и единственный мужчина из Ливиев Друзов в моем поколении. Мой брат Мамерк Эмилий Лепид не может более носить имя Ливия Друза или претендовать на состояние отца. Поэтому мне следует жениться и произвести потомство. После смерти отца я принял решение жениться не прежде, чем выдам замуж сестру.
Тон письма был так же прямолинеен и суховат, как и сам юноша, его писавший, но Квинт Сервилий Цепион не усмотрел в этом ничего дурного. Цепион был дружен с отцом Марка Ливия; теперь его сын общался с младшим Друзом.
Поэтому, Квинт Сервилий, я, как глава моей семьи, хочу предложить тебе, как главе твоей семьи, брачный союз. Мне в данном случае показалось неразумным обсуждать этот вопрос с моим дядей Публием Рутилием Руфом. Хотя я и не имею ничего против него, но ни его происхождение, ни его характер не внушают мне особого доверия к мнению дяди. Только недавно, например, до моего сведения дошло, что он убедил Марка Аврелия Котту разрешить его падчерице Аврелии самой выбрать себе мужа. Трудно себе представить поступок, менее свойственный римлянину. Конечно же, она выбрала смазливого юнца Юлия Цезаря, ненадежного, бесхарактерного, который никогда ничего не достигнет.
Решив прежде выдать замуж сестру, я надеялся освободить мою будущую жену от необходимости жить с моей незамужней сестрой в одном доме и тем самым быть в ответе за ее поведение. Я вовсе не вижу какой-то особенной добродетели в том, чтобы перекладывать свои обязанности на чужие плечи.
