Наконец Аврелий закончил переговоры, и стороны разошлись, чтобы посовещаться.
– Ну, мы что-то узнали, – сказал Аврелий Котте и другим сенаторам. – Они не называют себя германцами. Они считают себя тремя отдельными народами. Есть среди них кимвры, есть тевтоны. И еще одна группа – многоязычная. Состоит она из небольших народностей, которые присоединились к кимврам и тевтонам на время странствий: маркоманнов, херусков и тигуринов. Мой переводчик говорит, что у них скорее кельтские, чем германские корни.
– На время странствий? – спросил Котта. – И долго они странствовали?
– Они, похоже, не знают своей истории. Но, судя по всему, они в пути уже многие годы. Не меньше чем продолжительность жизни одного поколения. Молодой красавец, который похож на варварского Ахиллеса, был совсем маленьким, когда его племя, кимвры, покинуло свои земли.
– У них есть какой-то царь? – спросил Котта.
– Нет. Только совет племенных вождей. Большинство членов совета мы только что видели. Кстати, этот юный Ахиллес быстро набирает авторитет, и его сторонники начинают называть его царем. Зовут его Бойорикс, он самый воинственный из них. Его не особенно интересует, дадим ли мы свое разрешение пройти на юг, так как он верит в собственные силы и хочет прервать с нами переговоры и просто двинуться на юг – любой ценой.
– Слишком он молод, чтобы называть себя вождем… Да, вижу, что он опасен, – сказал Котта. – А это кто? – Он незаметно указал на мужчину лет сорока, на котором, кроме сверкающего золотого нагрудного украшения, было навешено еще несколько фунтов золота.
– Это Тевтобод, предводитель тевтонцев, вождь вождей. Ему тоже, кажется, начинает нравиться, когда его называют царем. Как и Бойорикс, он уверен в своей силе. И считает, что они должны продолжать путь на юг. Мне это не нравится, кузен. Оба моих толмача, захваченных еще Карбоном, говорят, что германцы теперь настроены иначе, нежели раньше. Нынче в их сердцах поселились уверенность в себе и презрение к нам. – Аврелий покусал губу. – Они достаточно долго жили среди эдуев и амбарров и многое узнали о Риме. И то, что они узнали, развеяло их страхи. Более того: если не считать первого сражения с Луцием Кассием, они одерживали победы во всех столкновениях с нами. Теперь Бойорикс и Тевтобод говорят им, что не стоит нас бояться только из-за того, что мы лучше вооружены и обучены. Мы, мол, как игрушечные солдатики – красивы, и только. Бойорикс и Тевтобод хотят войны. Победив Рим, они смогут пойти куда пожелают и поселиться где захотят.
Переговоры возобновились. Но теперь Аврелий выставил вперед своих гостей в тогах, в сопровождении двенадцати ликторов в темно-красных туниках и широких поясах с золотым рельефным рисунком, которые подчеркивали их статус за пределами Рима, и с фасциями в руках. Конечно, все германцы обратили на них внимание. Но теперь они уставились на развевающиеся белые одежды, столь необычные для воинов. Так вот как выглядят римляне! Только на Котте была toga praetexta с пурпурной каймой, и именно к нему обращались германцы с речами, которых Котта не мог разобрать.
Несмотря на перекрестный огонь взглядов и перешептывания пришельцев, Котта держался с достоинством: гордая посадка головы, стройное тело, спокойные жесты и выражение лица, мягкая речь. Казалось, он не испытывает к германцам неприязни: он не гневался, не брызгал слюной, не исторгал злобных словес. Германцы были поражены таким поведением. Тем не менее они слышали от Котты один ответ: нет. Нет, им нельзя двигаться дальше на юг. Нет, германские племена не смогут пройти по территории римских провинций. Нет, в Испанию нельзя, за исключением Лузитании и Калабрии, остальная территория – римская. Поворачивайте на север – единственный совет, который дал им Котта. Идите домой, если у вас есть дом, или отправляйтесь за Рен, где живут родственные вам племена.
Уже почти наступила ночь, когда пятьдесят германских вождей вскочили на лошадей и умчались прочь. Последними римский лагерь покидали Тевтобод и Бойорикс, который то и дело оглядывался на ряды римских войск. В его глазах не было ни восхищения, ни одобрения. «Аврелий прав, это настоящий Ахиллес», – думал Котта. Такой дорого продаст свою жизнь, тогда как бóльшая часть его соплеменников будут умирать как мухи. Сердце Котты всколыхнулось от неясного предчувствия.
Через два часа на небе показалась полная луна. Закутавшись в тоги, Котта и пять его молчаливых спутников отправились обратно на юг, слегка перекусив перед этим у Аврелия.
– Подождали бы до завтра, – увещевал их Аврелий. – Это вам не Италия, где дороги замощены или крепко утоптаны. Несколько часов ничего не решат.
– Нет, я собираюсь добраться до лагеря Квинта Сервилия к рассвету, – ответил Котта. – Попробую еще раз убедить его объединиться с Гнеем Маллием. Расскажу, что видел сегодня. А завтра отправлюсь к Гнею Маллию. Глаз не сомкну, пока не увижусь с ним.
Они пожали друг другу руки. Пока Котту и сенаторов, сопровождаемых ликторами и охраной, не скрыла плотная завеса ночного мрака, лишь слегка рассеиваемого луной, Аврелий стоял, четко выделяясь на фоне костра, и высоко держал руку в прощальном жесте.
«Я никогда больше не увижу его, – подумал Котта. – Какой отважный человек! Им может гордиться Рим».
Цепион не стал и слушать Котту. Не стал он прислушиваться и к голосу разума.
– Я останусь здесь, – вот и весь ответ.
Поэтому Котта, даже не перекусив, направился в лагерь Гнея Маллия Максима.
На рассвете, когда Котта и Цепион только что встретились, германцы уже выступили. Наступал второй день октября, погода еще стояла отличная, без малейших признаков похолодания. Германцы обрушивали на Аврелия одну волну атаки за другой. Аврелий так и не понял до конца, что же случилось. Он полагал, что еще успеет собрать и организовать свою конницу, что стена лагеря, очень хорошо укрепленная, на некоторое время остановит германцев и это позволит ему собрать и вывести всю свою армию через задние ворота лагеря, а тогда он попытается совершить фланговый маневр. Но он ничего не успел. Германцев было так много и двигались они так быстро, что в мгновение ока окружили лагерь. Они лезли одновременно со всех четырех сторон и тысячами облепляли стены. Застигнутые врасплох, воины Аврелия делали все, что было в их силах, но битва все больше походила на бойню. За каких-то полчаса не осталось уже ни пехоты, ни конницы, а Марк Аврелий Скавр был захвачен в плен, даже не успев обнажить меч.
Доставленный к Бойориксу, Тевтободу и другим вождям, участвовавшим в переговорах, Аврелий проявил максимум выдержки. Та же горделивая осанка, то же надменное выражение лица. Его, казалось, не коснулось ни унижение, которое он испытывал, ни боль. Германцы посадили его в клетку, достаточно большую, чтобы он мог в ней сидеть, а сами – так, чтобы ему было видно, – собрали огромную поленницу и подожгли. Аврелий наблюдал за ними без тени страха на лице. Он почти не двигался в своей клетке-тюрьме. Но в планы германцев вовсе не входило, чтобы пленник скончался от удушья или принял быструю смерть в языках гигантского костра. Они дождались, пока дрова прогорят, а затем опустили клетку в самый центр, чтобы заживо зажарить побежденного. Единственной победой, которую одержали в этой битве римляне, стала победа Аврелия. Он не издал ни стона, не позволил ни единой слезе скатиться по щеке, даже не переменил позы. Он умер как истинный патриций, показывая варварам, на что могут быть способны истинные римляне. Это внушило германцам некоторую опаску и уважение к Риму, где рождаются такие люди.
