Надо понаблюдать за этим Манием Аквилием, решил Рутилий Руф и повернулся в кресле, чтобы понаблюдать. «Потрясающе! – подумал он. – Они могут тут сидеть годами, скромные и послушные, как юные девственницы-весталки, но едва почуют кровь, и овечья шкура слетит, и обнажатся волчьи клыки. Ты, Маний Аквилий, самый настоящий волк».
Наведение порядка в Африке было приятным занятием не только для Гая Мария, но и для Луция Корнелия Суллы. Ратный труд сменился государственным. Предстояло объединить два близлежащих царства в новую африканскую провинцию.
Нумидией правил теперь царь Гауда. Человек никудышный, он имел прекрасного сына – принца Гиемпсала, который, как думал Марий, мог вскоре сам стать царем, если все сложится удачно. Подтвердив свои дружественные и союзнические обязательства перед римским народом, Бокх, мавретанский царь, обнаружил, что, после того как римляне подарили ему бóльшую часть Западной Нумидии, его царство значительно увеличилось. Раньше восточная граница пролегала по реке Мулухе, теперь же – пятьюдесятью милями западнее Цирты и Русикада. Бóльшая часть Восточной Нумидии вошла в провинцию Африка, подвластную Риму. Таким образом, Марий мог наделить всех своих легионеров и клиентов богатыми прибрежными землями Малого Сирта, включавшими древний и все еще оживленный пунический торговый город Лептис-Магна, берега озера Тритонис и порт Такапе. Лично за собой Марий оставил большие плодородные острова Малого Сирта. Он строил далекоидущие планы в отношении двух из них: Менинкса и Церцины.
– Когда нам придется распустить армию, – говорил Марий Сулле, – встанет вопрос, что делать с солдатами из числа неимущих. Нет у них ни надела, ни мастерской, к которым они могли бы вернуться. Они могли бы записаться в другие армии, и большинство, я думаю, так и поступит. Однако снаряжение их принадлежит государству. Значит, им нельзя брать его с собой. Следовательно, единственная армия, в которую они смогут записаться, – наша. При наличии же оппозиции со стороны Скавра и Свина – такой армии больше не бывать, по крайней мере после окончания германской кампании. Ах, Луций Корнелий, какая это была бы честь – участвовать в войне с германцами! Но ведь они никогда не пустят нас туда – увы!
– Готов прозакладывать оба глаза и все зубы – так и будет, – сказал Сулла.
– Прибереги их, еще пригодятся.
– Ладно, и что же будет с легионерами, которые захотят демобилизоваться?
– Думаю, государство должно предоставлять солдатам из числа неимущих не просто долю военной добычи по окончании кампании. Я буду настаивать в сенате, чтобы даровать им по участку земли – там, где они хотели бы поселиться. Другими словами, сделать их богатыми и преданными гражданами – гражданами в полном смысле этого слова.
– Военные поселения, какие пытались ввести братья Гракхи? – поинтересовался Сулла.
– Именно. Ты не согласен?
– Я думаю об оппозиции в сенате…
– Оппозиция сопротивлялась бы меньше, если бы земли, о которых идет речь, не входили в римский земельный реестр. Попробуй только начать говорить о раздаче участков из ager publicus – государственного земельного фонда – накличешь беду. Они принадлежат слишком многим влиятельным людям. Нет, думаю, лучше поселить наших неимущих легионеров здесь, на Церцине и Менинксе. Дай каждому солдату сотню югеров, и он сослужит Риму двойную службу: во-первых, он и его товарищи составят костяк армии на случай новых войн в Африке, а во-вторых, такой поселенец будет распространять в провинции римские обычаи, традиции, образ жизни, язык.
Сулла нахмурился:
– Не знаю, Гай Марий. Мне кажется, что второе – ошибка. Римские традиции, язык, образ жизни принадлежат Риму. Прививать их в пунической Африке, с ее берберами и маврами, – по-моему, это предательство по отношению к Риму.
– Сразу видно, Луций Корнелий, что ты аристократ! Жить жизнью простых людей ты можешь, а вот думать, как они, – нет. – И Марий сменил тему. – Списки трофеев у тебя? Да помогут нам боги сосчитать все до последнего гвоздя!
– Трофейная команда, Гай Марий, – это осадок на дне римской амфоры с вином, – сказал Сулла, пробежав список глазами.
– Любой амфоры с вином, Луций Корнелий. Не только римской.
Ноябрьскими идами в Утику пришло письмо от консула Публия Рутилия Руфа. Марий давно взял в обычай читать эти письма вместе с Суллой – тот лучше разбирал торопливый почерк Рутилия Руфа. Однако на этот раз Марий был рад познакомиться с текстом один, спокойно и вдумчиво.
Но едва он уселся и начал читать, как вскочил на ноги и, взревев: «Юпитер!» – кинулся бежать в кабинет Суллы. Марий ворвался к нему с бледным лицом, потрясая свитком:
– Луций Корнелий! Письмо от Публия Рутилия!
– Что? Что такое?
– Погибло сто тысяч римлян! – Марий начал торопливо цитировать самое важное из того, что успел прочитать сам: – «Восемьдесят тысяч – все солдаты… Германцы уничтожили нас… Этот надутый болван Цепион отказался соединиться с Маллием Максимом… расстояние между армиями в двадцать миль… Секст Юлий Цезарь тяжело ранен, как и молодой Серторий… Только трое из двадцати четырех военных трибунов остались живы… Ни одного центуриона… Уцелели самые молодые, они деморализованы… Погиб целый легион знатных марсов, и марсы уже выступили с протестом в сенате… Требуют наказания виновных, и если необходимо, то и среди знатных… Самниты тоже в бешенстве…»
– Юпитер! – вздохнул Сулла и откинулся на спинку кресла.
Марий продолжал читать – то про себя, то повторяя вслух для Суллы, а затем вдруг издал необычный звук. Испугавшись, уж не удар ли его хватил, Сулла вскочил, но не успел обойти стол, как Гай Марий выдавил:
– Я снова консул!
Сулла остановился.
– Юпитер! – только и вымолвил он, не зная, что еще сказать.
Марий начал читать вслух.
День еще не закончился, когда римский народ закусил удила. Маний Аквилий еще не успел занять свое место, когда десять народных трибунов повскакали со своих скамей и устремились на ростру. Казалось, что одна половина Рима столпилась в комиции, а другая заняла весь Форум. Само собой разумеется, сенаторы последовали за трибунами, оставив Скавра и нашего дорогого Свина ораторствовать перед пустыми стульями.
Народные трибуны созвали народное собрание и, не теряя времени, провели два плебисцита. Меня всегда поражает то, что нам удается вытащить что-то лучше сформулированное и составленное в мгновение ока, тогда через несколько месяцев мы сможем заставить всех принять это. Просто принять, чтобы показать, что все делают что-то еще, а не превращают хороший закон в плохой.
Котта сказал мне, что Цепион изо всех сил спешил в Рим, стремясь предъявить свою версию первым, но намеревался оставаться за пределами померия, пока его сын и агенты вовсю орудуют в городе. Он думал, что будет в безопасности и империй защитит его, пока его версия событий не станет официальной версией. Полагаю, он думал – и, несомненно, правильно, – что ему удастся сохранить свой империй и срок пребывания в должности, что ему удастся отсидеться в Заальпийской Галлии, пока шум не утихнет.
