Фимбрия не устает произносить речи по этому поводу, он страшно скорбит о потере своего друга – Мактатора Палача. Сенаторы по горло объелись всем этим и делегировали претора по делам иностранцев Луция Лициния Лукулла собрать армию и подавить восстание рабов. Ну, ты же знаешь, какой великий аристократ наш Луций Лициний Лукулл! Ему не понравилось то, что какой-то таракан, вроде Фимбрии, приказывает ему очистить нужники Кампании.
А теперь небольшое отступление. Думаю, тебе известно, что Лукулл женат на сестре Метелла Свина – Метелле Кальве. У них два сына, четырнадцати и двенадцати лет. Все считают их многообещающими мальчиками. И поскольку сын Свина, Свиненок, не может плавно связать два слова, вся семья возлагает надежды на маленького Луция и маленького Марка Лукуллов. Перестань, Гай Марий! Я даже из Рима слышу твое ворчание, что тебе скучно читать про выводок поросят. Но все это важно и имеет отношение к делу, поверь мне. Как ты сможешь невредимым пройти сквозь лабиринт общественной жизни, если не будешь знать, что делается в других семьях, и все сплетни? Жена Лукулла – сестра Свина – известна своей аморальностью. Во-первых, она выставляет свои сердечные дела напоказ; не стесняясь устраивает истерики у прилавков модных ювелирных лавок; временами пытается покончить с собой, срывая с себя одежды и норовя сигануть в Тибр. Во-вторых, бедная Метелла Кальва не распутничает с мужчинами своего класса, и именно это обстоятельство причиняет наибольшую боль нашему высокомерному Свину. Не говоря уже о заносчивом Лукулле. Нет, Метелла Кальва любит красивых рабов или крепко сбитых работников, которых она высматривает на пристанях римского порта. Поэтому она является кошмарным бременем для Свина и Лукулла, хотя я считаю ее великолепной матерью.
Я упоминаю об этом, чтобы придать некоторую остроту всему этому эпизоду. Теперь тебе понятна причина особенного, специфического страдания Лукулла. Он ушел в Кампанию, вынужденный подчиниться мужчине именно такого сорта, к которому Метелла Кальва могла воспылать любовью, будь тот победнее. Грубее он быть не мог! Кстати, с Фимбрией вообще происходит что-то подозрительное. Из всех обитателей многотысячного Рима он выбрал себе в друзья Гая Меммия, и теперь этих двоих водой не разольешь. Огромные суммы денег переходят из рук в руки, а для чего – неизвестно.
Во всяком случае, Лукулл вскоре очистил Кампанию. Молодой Тит Веттий был казнен, а также его «офицеры» и вся армия из рабов. Лукулла похвалили за отлично выполненную работу, и он вернулся слушать выездные сессии присяжных в городках вроде сабинской Реаты.
Но разве я не говорил тебе еще раньше, что у меня нехорошее предчувствие относительно небольших волнений рабов в Кампании, что были в прошлом году? Мой нюх меня не подвел. Сначала Тит Веттий. А теперь у нас полномасштабная война с рабами в Сицилии.
Я всегда считал, что Публий Лициний Нерва похож на мышь и действует, как мышь, но кто же мог подумать, что столь опасно посылать его претором-наместником в Сицилию? Он такой пискляво-дотошный, что подобная работа должна была удовлетворять его во всех отношениях. Бегом сюда, бегом туда, делать запасы на зиму, писать пространные, подробные отчеты кончиком хвоста, обмакивая его в чернила и подергивая усиками.
Конечно, все было бы хорошо, если бы не этот несчастный закон об освобождении рабов – италийских союзников. Наш претор-губернатор Нерва поскакал в Сицилию и стал освобождать италийцев, которые составляют четвертую часть общего числа сельскохозяйственных рабов. И начал он с Сиракуз, а его квестор отправился на другой конец острова, на мыс Лилибей. Все шло в точности по плану. Кстати, Нерва придумал отличную систему, позволяющую уличать во лжи рабов, которые говорят, будто они италийцы, а сами таковыми не являются. Он задает им вопросы на оскском диалекте про географию нашего полуострова. Он опубликовал свой декрет только на латыни, думая, что это поможет отсеять потенциальных самозванцев. В результате те, кто читал по-гречески, должны были полагаться на других, чтобы те перевели. И замешательство росло, росло, росло…
За две недели в конце мая Нерва освободил восемьсот италийских рабов в Сиракузах, а его квестор в Лилибее тянул время, ожидая приказа. И тогда в Сиракузы прибыла очень сердитая депутация крупных поставщиков зерна, и все они грозили что-нибудь сделать с Нервой, если он будет продолжать освобождать их рабов. Они или кастрируют его, или подадут на него в суд. Нерва запаниковал и сразу прекратил свою деятельность. Больше ни одного раба освобождено не было. Директива о прекращении освобождения рабов достигла его квестора в Лилибее поздновато, к сожалению. Квестор устал ждать и организовал собственную комиссию на территории рынка. А теперь, едва начав, он тоже прекратил освобождение. Рабы, выстроившиеся в очередь на рынке, буквально обезумели от гнева и стали расходиться с острым желанием кого-нибудь убить.
В результате на западном конце острова возник открытый бунт. Началось с убийства двух братьев, владевших огромным земледельческим хозяйством вблизи города Галикии. Оттуда бунт распространился дальше. По всей Сицилии рабы сотнями, а потом и тысячами покидали поместья, некоторые из них перед этим убивали своих надсмотрщиков и даже хозяев. Все сходились у могилы Паликов, божественных близнецов Юпитера и нимфы Талии. Она находится, думается, приблизительно в сорока милях на юго-запад от горы Этна. Нерва созвал народное ополчение и взял штурмом старую цитадель, полную рабов-беженцев. После этого он решил, что бунт подавлен, распустил ополчение и отправил всех по домам.
Но бунт еще только начинался. Беспорядки возникли возле Гераклеи Минойской, а когда Нерва пытался снова собрать ополчение, все словно бы оглохли. Наместник был вынужден взять когорту вспомогательных войск, расквартированную в Энне, далеко от Гераклеи Минойской. Но эти солдаты оказались ближе всех. На этот раз Нерва не победил. Вся когорта погибла в сражении с мятежниками, и таким образом восставшие рабы добыли себе оружие.
Пока все это происходило, рабы выбрали себе лидера, италийца, который не успел освободиться до прекращения работы комиссии по освобождению. Его имя Сальвий, он из племени марсов. Его профессия, когда он был свободным, кажется, была укротитель змей. Он завораживал их игрой на флейте. Его обратили в рабство, когда уличили в том, что он играет на флейте для женщин, участвующих в дионисийских празднествах, которые так беспокоили сенат несколько лет назад. Теперь Сальвий называет себя царем, но, будучи италийцем, он представляет себе царя с точки зрения римлянина, а не грека. Он носит тогу, а не диадему, и перед ним шествуют самые настоящие ликторы с фасциями и топорами.
На дальнем конце Сицилии, недалеко от Лилибея, появился еще один раб-царь, на этот раз грек по имени Афенион. Он тоже создал армию. Сальвий и Афенион встретились у могилы Паликов и там посовещались. В результате Сальвий, который теперь называет себя царем Трифоном, стал правителем всех рабов и выбрал для своего штаба неприступное место. Называется оно Триокала и находится на полпути между Агригентумом и Лилибеем.
Как раз в этот момент Сицилия была сама Илиада бед. Урожай втоптан в землю, рабы убрали ровно столько, чтобы набить себе животы. В этом году Риму нечего ждать зерна с Сицилии. Сицилийские города трещат по швам от огромного количества сбежавших рабов, которые нашли прибежище в их стенах. Голод и болезни уже крадутся по улицам. Свыше шестидесяти тысяч хорошо вооруженных рабов и пять тысяч их конников орудуют, где им вздумается, свободно перемещаясь из одного конца острова в другой, а когда встречают сопротивление, возвращаются в эту неприступную крепость Триокалу. Они атаковали и взяли Мургантию. Им почти удалось взять и Лилибей, который, к счастью, был спасен ветеранами, услышавшими об этих неприятностях и приплывшими из Африки, чтобы помочь.
