Сенаторы зааплодировали, что сделало голосование излишним.
– Я думаю, Гай Меммий, – медленно, гнусавым голосом, как бы демонстрируя свое аристократическое превосходство, сказал Луций Марций Филипп, обиженный намеком Скавра на то, что Марий купил его услуги, – что сенат должен сейчас назначить обвинителя по делу Тита Анния Альбуция.
– Будут возражения? – спросил Меммий, оглядываясь.
Никто не возражал.
– Очень хорошо. Тогда запишем, что сенат назначает обвинителя по иску государства против Тита Анния Альбуция. Какие будут предложения? – спросил Меммий.
– Уважаемый городской претор, есть только одно имя! – так же медленно протянул Филипп.
– Тогда назови его, Луций Марций.
– Это наш ученый молодой юрист Цезарь Страбон, – сказал Филипп. – Давайте не будем лишать Тита Анния ощущения, что его преследует голос из прошлого! Я считаю, что его обвинитель должен быть косоглазым!
Палата захохотала, а Скавр – громче всех. Когда все успокоились, то проголосовали и назначили обвинителем Тита Анния Альбуция косоглазого молодого Гая Юлия Цезаря Страбона – младшего брата Катула Цезаря и Луция Цезаря. Сделав это, сенат крайне эффектно отомстил Помпею Страбону. Когда Помпей Страбон получил суровое письмо из сената (плюс копию речи Скавра, вложенную Гаем Меммием, как соль на рану), он все понял. И поклялся, что когда-нибудь сделает так, что все эти высокомерные могущественные аристократы будут нуждаться в нем больше, чем он в них.
Как бы усердно они ни боролись, ни Скавр, ни Метелл Нумидийский не смогли переманить на свою сторону достаточно голосов в народном собрании, чтобы не допустить назначения Гая Мария кандидатом на консульскую должность в его отсутствие. Не смогли они поколебать и центуриатное собрание, потому что выборщики второго класса не могли простить Скавру его памятной речи, в которой он назвал их средними людьми. Центуриатное собрание дало Гаю Марию мандат на продление его консульства, чтобы он мог остановить германцев, и слушать не хотело, чтобы его место занял кто-то другой. Выбранный старшим консулом второй раз подряд, Гай Марий, не боясь возражений, мог претендовать на звание Первого Человека в Риме.
– Но только не primus inter pares – первого среди равных, – сказал Метелл Нумидийский молодому Марку Ливию Друзу, возобновившему судебную практику после кратковременной военной карьеры в прошлом году.
Они встретились у трибунала претора по делам граждан, где Друз стоял со своим другом и зятем Цепионом Младшим.
– Боюсь, Квинт Цецилий, – ответил Друз, даже не думая извиниться при этом, – что на этот раз я не соглашусь с мнением сенаторов. Я голосовал за Гая Мария. Ты поражен, не правда ли? Но я не только голосовал за Гая Мария, но и убедил большинство моих друзей и всех своих клиентов голосовать за него…
– Ты предал свой класс! – резко прервал его Метелл.
– Вовсе нет, Квинт Цецилий. Видишь ли, я был при Аравсионе, – спокойно возразил Друз. – Я видел своими глазами, что происходит, когда сенаторская исключительность берет верх над здравым смыслом. И я откровенно скажу тебе, что если бы Гай Марий был такой же косоглазый, как Цезарь Страбон, такой же невоспитанный, как Помпей Страбон, такой же низкорожденный, как портовый рабочий, такой же грубиян, как всадник Секст Перквитиний, – я все равно голосовал бы за него! Я не верю, что у нас есть другой военачальник такого же калибра. И я не хочу, чтобы над ним поставили консула, который обращался бы с ним, как Квинт Сервилий Цепион обращался с Гнеем Маллием Максимом!
И Друз с достоинством отошел, оставив Метелла Нумидийского стоять с разинутым ртом.
– Он изменился, – сказал Цепион Младший, который еще продолжал ходить следом за Друзом, но уже с меньшим энтузиазмом. – Мой отец говорит, что если Марк Ливий не будет осторожен, то превратится в худшего демагога.
– Не мог он так измениться! – воскликнул Метелл Нумидийский. – Ведь его отец, цензор, был самым ярым противником Гая Гракха, а молодой Марк Ливий получил самое консервативное воспитание!
– Аравсион изменил его, – продолжал Цепион Младший. – Может быть, в этом виноват полученный им удар по голове. По крайней мере, так считает мой отец. С тех пор как он вернулся, его водой не разольешь с марсом Силоном, с которым он подружился после сражения. – Он фыркнул. – Силон, родом из Альбы-Фуценции, свободно чувствует себя в его доме, словно это он здесь хозяин. Они часами сидят, разговаривают и хоть бы раз позвали меня.
– Печальная история с этим Аравсионом, – признал Метелл Нумидийский, чувствуя себя немного неловко, потому что говорил это сыну человека, который больше всех был в этом виновен.
Цепион Младший как можно скорее удалился и отправился домой, чувствуя смутную неудовлетворенность, поселившуюся в нем с некоторого времени. Точно он не знал, когда это началось. Приблизительно – с того самого времени, как он женился на сестре Друза, а Друз женился на его сестре. Не было никакой особой причины для подобных чувств, просто эти чувства были, и все тут. Все так изменилось после Аравсиона! Его отец тоже. То он радостно хихикал над шуткой, которую Цепион Младший не понимал, то вдруг впадал в отчаяние, когда вновь нарастала волна общественного возмущения поражением при Аравсионе. А то кричал в ярости о несправедливости всего этого. Что отец подразумевал под «всем этим», Цепион Младший не постигал.
Цепион Младший так и не мог освободиться от чувства вины, когда думал об Аравсионе. Друз, Серторий, Секст Цезарь и даже этот Силон остались лежать на поле, принятые за убитых, а он бежал через реку, как дворняжка от пинка, желая выжить не меньше, чем последний неимущий рекрут в его легионе. Естественно, об этом он никому не говорил, даже отцу. Это была ужасная тайна Цепиона Младшего. И все же каждый день, когда он видел Друза, у него было такое ощущение, что Друз что-то подозревает.
Его жена Ливия Друза сидела в своей гостиной, держа маленькую дочку на коленях. Она только что закончила кормить малышку грудью. Как всегда, его приход вызвал улыбку, которая должна была бы согреть его. Но этого почему-то не происходило. Ее глаза жили как бы отдельно от лица и никогда не улыбались, в них еще ни разу не просыпался интерес. Разговаривая с ним, она не смотрела ему в глаза ни на мгновение. И все же ни у кого не было жены милее и услужливее. Она никогда не отвергала его, ссылаясь на усталость или на недомогание. Занимаясь с ним любовью, она делала все, о чем бы он ее ни попросил. Конечно, в такие моменты он не мог видеть выражения ее глаз. Откуда же ему было узнать, что ее глаза не отражали ни капли удовольствия?
Более проницательный и умный муж мягко упрекнул бы Ливию Друзу в этом, но Цепион Младший склонен был приписать все своему воображению, не понимая, что воображения-то у него и нет. Он знал, что что-то в основе своей неправильно, но не настолько он был проницателен, чтобы сделать правильный вывод. Определенно ему и в голову не приходило, что она не любит его, хотя до свадьбы он был совершенно уверен в том, что не нравится своей избраннице. Но как такое могло быть, если Ливия доказала, что она образцовая римская жена? Нет, она должна его любить! Все дело в воображении.
