Дочь, Сервилия, была для Цепиона Младшего скорее объектом, чем живым существом. Он был разочарован тем, что родился не сын.
Он сел. Ливия Друза потерла спинку дочери и передала няне-македонянке.
– Ты знала, что твой брат голосовал за Гая Мария на консульских выборах? – спросил он.
Ливия Друза удивилась:
– Нет. Ты уверен?
– Он сегодня сам сказал Квинту Цецилию Метеллу Нумидийскому. Я там был. Он что-то болтал о том, что, мол, был при Аравсионе. Ох, хоть бы враги моего отца перестали наконец об этом говорить!
– Дай время, Квинт Сервилий.
– Но становится все хуже, – уныло протянул Цепион Младший.
– Ты будешь ужинать дома?
– Нет, я опять ухожу. Буду ужинать у Луция Лициния Оратора. Марк Ливий тоже придет.
– О-о! – безжизненно отреагировала Ливия Друза.
– Извини, хотел предупредить тебя еще утром, но забыл, – сказал муж, вставая. – Ты не возражаешь?
– Нет, конечно, – равнодушно заверила Ливия Друза.
Конечно, она возражала, но не потому, что жаждала компании своего мужа, а потому, что, если бы он предупредил ее, это сэкономило бы деньги и усилия поваров. Они жили вместе с Цепионом-отцом, который всегда жаловался на большие расходы по хозяйству и постоянно обвинял Ливию Друзу в том, что она не очень экономная хозяйка. Как Цепиону-отцу, так и его сыну не приходило в голову предупреждать ее о своих передвижениях, и поэтому каждый день она была обязана проследить за тем, чтобы обед был приготовлен на всех, даже если некому было его есть и обед возвращался на кухню почти нетронутым и попадал в глотки весьма довольных этим слуг Цепиона-отца.
– Госпожа, отнести ребенка в детскую? – спросила девушка.
Ливия Друза очнулась от своих дум.
– Да, – сказала она, даже не взглянув на ребенка.
Няня унесла девочку. Ливия кормила грудью свою дочку не потому, что заботилась о здоровье маленькой Сервилии. Просто она знала, что пока кормит грудью, ей не грозит снова забеременеть.
Она не очень интересовалась Сервилией. Каждый раз, когда она смотрела на эту малютку, то видела в ней миниатюрную копию ее отца. Короткие ноги, кожа такая смуглая, что делалось неприятно. На спине вдоль позвоночника, на руках и ногах густая темная растительность. На голове жесткие черные волосы, растущие низко на лбу и на затылке – как шкура животного. В глазах Ливии Друзы маленькая Сервилия не обладала никакими положительными качествами. Она даже не пыталась рассмотреть дочку повнимательнее. А между тем у малышки была пара черных глаз, больших и темных, – в будущем они обещали стать очень красивыми, а маленький, словно бутончик розы, ротик, спокойный и замкнутый, служил еще одним предвестником грядущей красоты.
Восемнадцать месяцев брака не примирили Ливию Друзу со своей судьбой, хотя ни разу она не воспротивилась приказам своего брата Друза. Ее учтивость, ее поведение были безупречны. Даже во время ее частых сексуальных занятий с Цепионом Младшим она вела себя безукоризненно. К счастью, ее высокое рождение и статус не позволяли ей демонстрировать страсть. Цепион Младший был бы потрясен, если бы в постели она вела себя как любовница: стонала в экстазе или металась по простыням. Она была обязана – как диктовали правила поведения жены – лежать спокойно на спине, бедра неподвижны, соответствующее моменту теплое отношение и безупречная скромность. Но это было так трудно! Труднее, чем все остальное в ее жизни, ибо, когда ее муж дотрагивался до нее, она готова была кричать, словно ее насилуют, и блевать ему в лицо.
В ней не было никакой жалости к Цепиону Младшему, который в принципе ничего не сделал, чтобы заслужить такое страшное отвращение к себе. Теперь он и ее брат Друз объединились для нее во что-то большое и грозное. Страшно боясь их, она день за днем приближалась к смерти, сознавая, что никогда не узнает, что значит по-настоящему жить.
Хуже всего для нее была «географическая» ссылка. Дом Сервилия Цепиона находился на той стороне Палатина, где располагался Большой цирк. Он выходил на Авентинский холм. Ниже строений не было, только крутая каменистая скала. Ливия больше не могла стоять в лоджии, наблюдая за балконом дома, расположенного ниже, чтобы хоть на мгновение увидеть своего рыжеволосого Одиссея.
Цепион-отец был исключительно неприятным человеком и со временем становился все более и более неприятным. У него даже не было жены, которая могла бы разделить бремя с Ливией Друзой. Отношения молодой женщины со свекром и его сыном были настолько холодны, что у нее не хватало смелости спросить у кого-нибудь из них, была ли эта супруга Цепиона-старшего жива или же умерла. Конечно, характер Цепиона-отца ухудшался из-за его роли в поражении при Аравсионе. Сначала его лишили империя, потом народному трибуну Луцию Кассию Лонгину удалось провести закон, по которому его исключили из сената, и теперь месяц не проходил, чтобы какой-нибудь предприимчивый претендент на любовь толпы не попытался привлечь его к суду по плохо замаскированному обвинению в измене. Запертый в собственном доме злобной ненавистью народа, Цепион-отец проводил бóльшую часть своего времени, наблюдая за Ливией Друзой и безжалостно критикуя ее.
Однако она сама не способствовала улучшению положения вещей. Однажды мания свекра следить за ней настолько ее рассердила, что она вышла на середину сада-перистиля, где никто не мог ее подслушать, и стала громко разговаривать сама с собой. Как только рабы начали собираться за колоннадой, гадая, что бы это могло значить, Цепион-отец выскочил из кабинета с каменным выражением лица. Он прошел в сад и, рассвирепевший, предстал перед ней.
– Чем это ты занимаешься, девочка? – строго спросил он.
Ее большие темные глаза простодушно смотрели на него.
– Я читаю наизусть поэму о царе Одиссее, – сказала она.
– Перестань! – прорычал свекор. – Ты делаешь из себя посмешище! Слуги говорят, что ты умом тронулась! Если ты должна читать Гомера, то делай это там, где люди хотя бы могут понять, что это Гомер!
– Так быстрее проходит время, – ответила она.
– Есть лучшие способы проводить время, девочка. Поработай на ткацком станке, спой песенку ребенку, делай что-нибудь, что делают женщины. Иди, иди!
– Я не знаю, что делают женщины, отец, – сказала она. – А что обычно делают женщины?
– Сводят мужчин с ума! – в сердцах сказал он, ушел в свой кабинет и с шумом захлопнул дверь.
После этого она, вняв совету Цепиона-отца, села за ткацкий станок. И начала ткать первое из целой серии траурных платьев. Работая, она очень громко разговаривала с воображаемым царем Одиссеем, представляя, что он отсутствовал несколько лет, а она пытается отсрочить тот день, когда должна будет выбрать себе нового мужа. Часто она останавливала свой монолог и сидела, склонив голову набок, словно слушала кого-то.
На этот раз Цепион-отец послал сына узнать, в чем дело.
