– Думаю, да, – весело ответил Сатурнин. – Луций Аппулей возвращается в сенат! И на этот раз они не смогут вышвырнуть меня до окончания моего срока! Чтобы сделать это, понадобится согласие тридцати пяти триб, а они не согласятся. Нравится это политикам или нет, я влетел в их священные двери, как оса, и такой же злой.
Он вошел в сенат как хозяин, мимоходом быстро поклонился Скавру, принцепсу сената, помахал правой рукой обеим сторонам палаты, почти заполненной, – явный признак того, что предстоит борьба. Результат, решил он, не имел большого значения, ибо арена, на которой будет разыгрываться реальный конфликт, находилась за пределами курии. Она – там, в колодце комиций. Это будет день оправдания. Опозоренный квестор по закупке зерна, превращенный в народного трибуна, – действительно, вот уж горький сюрприз для политиков.
В общении с почтенными сенаторами Сатурнин взял новый курс, который полностью продемонстрирует потом в народном собрании. А сейчас это будет пробный прогон.
– Сфера влияния Рима уже очень давно не ограничивается Италией, – начал Сатурнин. – Все мы знаем, какие неприятности доставил Риму царь Югурта. Все мы навсегда благодарны глубокочтимому старшему консулу Гаю Марию за блестящее и полное окончание войны в Африке. Но как мы можем сегодня гарантировать будущим поколениям римлян, что наши провинции останутся мирными и они смогут наслаждаться их плодами? У нас сложилась определенная традиция относительно обычаев неримлян, хотя они и живут в наших провинциях. Неримляне могут соблюдать свои религиозные ритуалы, свои торговые обычаи, политическую практику. Но только в том случае, если эти занятия не мешают Риму, не угрожают ему. Один из наименее желательных побочных эффектов нашей традиции невмешательства – это незнание. За пределами Италийской Галлии и Сицилии ни одна из наших провинций не знает о Риме и римлянах достаточно, чтобы сотрудничать с нами, а не сопротивляться. Если бы народ Нумидии знал о нас больше, Югурте никогда не удалось бы убедить их последовать за ним. Если бы народ Мавретании знал о нас больше, Югурте никогда не удалось бы убедить царя Бокха последовать за ним.
Сатурнин прочистил горло. Пока сенаторы воспринимали его речь хорошо. Но он еще не дошел до заключительной части. Теперь он приступил к ней:
– И это подводит меня к ager Africanus insularum – закону о распределении африканских земель. Стратегически эти острова почти ничего не значат. По размерам они средние. Никто из нас здесь, в сенате, не захочет их. Там нет золота, нет серебра, нет железа, нет экзотических специй. И не так уж они плодородны по сравнению с замечательными посевными землями по реке Баграда, где совсем немногие из нас, сенаторов, имеют собственность, в отличие от всадников, принадлежащих к первому классу. Так почему не отдать их неимущим солдатам Гая Мария после окончания их службы? Неужели мы действительно хотим, чтобы почти сорок тысяч ветеранов-неимущих превратились в завсегдатаев таверн и болтались по улицам Рима? Без работы, без цели, без денег, после того как они потратят ту небольшую долю трофеев, которая им достанется? Разве не лучше для них – и для Рима! – если мы поселим их на землях африканских островов? Ибо, почтенные сенаторы, для них после отставки остается еще одна работа, которую они смогут выполнить. Они должны принести Рим и римские традиции в провинцию Африка! Наш язык, наши обычаи, наших богов, наш образ жизни! Через этих храбрых и энергичных римских солдат-эмигрантов жители провинции Африка лучше поймут Рим, ибо они, эти храбрые и энергичные солдаты-эмигранты, не богаче, не умнее, не привилегированнее, чем многие из тех местных, с которыми они будут общаться каждый день. Некоторые женятся на местных девушках, и все побратаются. И в результате – меньше войн, больше мира.
Все это было сказано убедительно, разумно, без многозначительных пауз и пышных жестов азиатской риторики. Перейдя к заключительной части своей речи, Сатурнин начал верить, что он заставит этих упрямцев увидеть будущее Рима глазами Гая Мария.
А когда он шел к своему концу скамьи трибунов, то не почувствовал в наступившей тишине ничего, что говорило бы о противостоянии. Но потом он понял, в чем дело. Они ждали. Ждали, когда кто-нибудь из политиков подскажет, как надо реагировать.
– Можно мне? – спросил Луций Цецилий Далматик, великий понтифик, председательствующего магистрата, младшего консула Гая Флавия Фимбрию.
– Тебе слово, Луций Цецилий, – разрешил Фимбрия.
И тот взял слово. Его гнев, хорошо скрываемый до этого момента, прорвался, как вспыхнувшее сухое дерево.
– Рим – единственный! – прогремел он так оглушительно, что некоторые даже вскочили с мест. – Как смеет римлянин, которому оказана честь быть членом этого сената, предлагать программу, нацеленную на превращение остального мира в имитацию римлян?
Обычная для Далматика поза надменной отчужденности куда-то исчезла. Он надулся, покраснел, красноватые жилки на пухлых розовых щеках перестали выделяться. Он дрожал и вибрировал – так он был зол. Все присутствующие сидели восхищенные, благоговейно подавшись вперед.
– Да, почтенные сенаторы, мы все знаем этого римлянина, не правда ли?! – пронзительно выкрикнул он. – Луций Аппулей Сатурнин – вор, он использовал нехватку продуктов в своих интересах. Женоподобная вульгарность, осквернитель маленьких мальчиков, питающий грязное вожделение к своей сестре и своей маленькой дочери. Кукла в руках арпинского кукольника в Заальпийской Галлии! Таракан из самого мерзкого публичного дома! Подлец, гомосексуалист, любитель порнографии, тварь на конце каждого члена в городе! Что он знает о Риме, что знает о Риме его сельский кукольник из Арпина? Рим – единственный! Рим нельзя выбрасывать в мир, как дерьмо в канализационную трубу, как плевок в сточную канаву! Неужели мы стерпим разжижение нашей расы посредством гибридных союзов с проститутками полусотни наций? И в будущем мы должны будем ездить в места, далекие от Рима, чтобы наши уши оскверняли ублюдочным латинским жаргоном? Пусть они говорят на греческом! Пусть они поклоняются Серапису мошонки или Астарте ануса! Какое нам до этого дело? Неужели мы отдадим им нашего Квирина? Кто такие квириты, дети Квирина? Мы! Ибо кто такой Квирин? Только римлянин может это знать! Квирин – дух римского гражданства. Квирин – это бог сообщества римлян. Квирин – непобедимый бог, потому что Рим никогда не был побежден и никогда не будет побежден, коллеги-квириты!
Весь сенат взорвался криками. Великий понтифик Далматик, шатаясь, добрел до своего стула и почти упал на него. Люди плакали, люди топали ногами, люди хлопали, пока ладони не онемели, люди поворачивались друг к другу и обнимались, а слезы текли по их щекам.
Но ничем не сдерживаемые эмоции быстро иссякли, как пена на базальтовой скале, и, когда слезы высохли и тела перестали дрожать, члены сената Рима почувствовали себя опустошенными, не способными больше ни к чему в этот день. Они устало разошлись по домам, волоча налитые свинцом ноги, чтобы снова, во сне, пережить тот единственный волшебный момент, когда перед ними во весь рост встал безликий Квирин, чтобы накинуть на них свою божественную тогу, как отец на своих преданных и неизменно лояльных сыновей.
