Конечно, он сразу нашел ответ. Юлилла дала ему его мечту. Юлилла дала ему удачу. И еще – она была римской патрицианкой, одной с ним крови. Скорее он убьет Герману.
Ну что ж, словами ее не убьешь, эту жилистую римскую матрону, поэтому говорить-то он мог:
– Ты действительно пренебрегаешь детьми. Поэтому я пригласил твою мать пожить здесь.
Она театрально ахнула, поперхнулась, схватилась руками за горло:
– О-о-о! Как ты смеешь?! Я никогда не пренебрегала детьми, никогда!
– Чушь! Ты нисколько не заботилась о них, – повторил он так же устало, терпеливо. Казалось, едва лишь перешагнув порог дома, он тотчас взял за правило говорить с ней таким тоном. – Единственное, что тебя заботит, – это кувшин с вином.
– Кто может меня упрекнуть? – спросила она, опустив руки. – Кто может с чистой совестью упрекнуть меня? Я вышла замуж за человека, который меня не хочет, который не может даже возбудиться в одной постели со мной, хотя я стараюсь изо всех сил!
– Если мы собираемся вдаваться в подробности, тогда закрой дверь, пожалуйста.
– Зачем? Чтобы наши драгоценные слуги не услышали? Какой же ты грязный лицемер, Сулла! И кому надо стыдиться, тебе или мне? Почему тебе – никогда? Твоя репутация любовника широко известна в этом городе, поэтому я не могу назвать тебя импотентом. К несчастью! Это только меня ты не хочешь! Меня! Твою собственную жену! А я даже никогда не взглянула на другого мужчину – и какая же благодарность мне за это? Тебя не было два года! Ты холоден как лед, когда я готова взорваться! – Из огромных впалых желтых глаз хлынули слезы. – Что я такого сделала? Почему ты даже не хочешь меня? О Сулла, посмотри на меня с любовью, дотронься до меня любящими руками, и до конца моей жизни я больше не возьму в рот ни капли вина! Неужто можно любить так, как люблю я, и в ответ не получить даже искорки чувства?
– Возможно, в этом-то и заключается проблема, – сказал он отвлеченно. – Мне не нравится, когда меня любят слишком сильно. Это неправильно. В принципе, это даже вредно для здоровья.
– Тогда скажи, как мне перестать любить тебя! – воскликнула Юлилла сквозь слезы. – Потому что я этого не знаю! Неужели ты думаешь, что я не старалась разлюбить тебя? Если бы только я смогла!.. Я молюсь, чтобы разлюбить тебя! Я жажду разлюбить! Но не могу. Я люблю тебя больше жизни!
– Может быть, – вздохнул Сулла, – пора тебе наконец повзрослеть. Ты до сих пор выглядишь и поступаешь как подросток. И умом, и телом ты еще шестнадцатилетняя. Но ведь это не так, Юлилла. Тебе уже двадцать четыре. У тебя двое детей.
– Может быть, в шестнадцать лет я последний раз была счастлива, – сказала она, ладонями размазывая слезы.
– Если ты не была счастлива с шестнадцати лет, вряд ли в этом надо винить меня, – заметил Сулла.
– Ты ведь никогда ни в чем не виноват, да?
– Истинная правда, – ответил он высокомерно.
– А как же другие женщины?
– А что они?
– Ты оставил женщину в Галлии? В этом причина?
– Не женщину, – мягко поправил он. – Жену. И не в Галлии, а в Германии.
От изумления она так и разинула рот:
– Жену?
– Во всяком случае, согласно германским обычаям. И еще двух мальчиков-близнецов четырех месяцев от роду. – Он опустил веки: боль была слишком личная, чтобы позволить Юлилле увидеть ее. – Я очень по ней скучаю. Странно, да?
Юлилла закрыла рот, сглотнула.
– Та женщина… она так красива? – прошептала она.
Его светлые глаза открылись. В них стояло удивление.
– Красивая? Германа? Нет, совсем нет. Она коренастая. Ей за тридцать. Даже и сотой доли твоей красоты в ней нет. Не белокурая – серая. И даже не дочь вождя. Просто варварка.
– Тогда почему?
– Не знаю, – покачал головой Сулла. – Знаю только, что она мне очень нравилась.
– Что же есть в ней такого, чего нет у меня?
– У нее великолепная грудь, – пожав плечами, сказал Сулла. – Хотя я равнодушен к женской груди… Она много работала. Никогда не жаловалась. Никогда ничего от меня не ждала. Нет, не то. Лучше сказать, что она никогда не требовала от меня того, чего я не могу дать. – Он кивнул, улыбнулся с нескрываемой нежностью. – Да, думаю, это именно то. Она была самостоятельной и поэтому не навязывалась мне. Ты – словно камень у меня на шее. А Германа – это крылья на моих сандалиях.
Не сказав ни слова, Юлилла повернулась и вышла из таблиния. Сулла поднялся, подошел к двери и закрыл ее.
Но не успел Сулла достаточно успокоиться и привести в порядок свои мысли, ибо в это утро он уже вряд ли был в состоянии написать что-либо разумное, как дверь опять отворилась.
На пороге появился управляющий – великолепная имитация неодушевленного бревна.
– К тебе посетитель, Луций Корнелий. Ты дома?
– Кто это?
– Я бы назвал тебе его имя, господин, если бы знал его, – ответил управляющий деревянным голосом. – Посетитель предпочел передать через меня послание: «От Скилакса Сулле – привет».
Лицо Суллы прояснилось, словно с зеркала сошли следы дыхания. Медленно стала проявляться улыбка. Один из старых друзей! Мим, комедиант, актер – из когорты его давних знакомых. Этот простофиля-управляющий, которого купила Юлилла, конечно же не знает, кто это. Рабы Клитумны недостаточно хороши для Юлиллы.
– Пригласи же его!
Он узнал бы его всюду, в любое время. И все же как он изменился! Был мальчик – стал мужчина.
– Метробий! – воскликнул Сулла, поднимаясь.
Он бросил быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что та закрыта. Окна нараспашку, но это не имело значения – в доме Суллы установлено железное правило: никто не смеет стоять в колоннаде так, чтобы видеть в окно, что делается в кабинете Суллы.
«Ему, должно быть, уже двадцать два», – подумал Сулла. Высокий для грека. Длинные черные кудри изящно уложены, как подобает мужчине. Там, где кожа на щеках и подбородке раньше была молочно-белой, появилась синева тщательно выбритой густой бороды. У него по-прежнему профиль Аполлона работы Праксителя. И та же двуполая гармония – мраморная раскрашенная статуя Никия как живая, словно вот-вот шагнет с постамента… но остается на месте, храня тайны своего ремесла.
И вот тщательно охраняемая мраморная неподвижность раскололась. Метробий с любовью посмотрел на Суллу и протянул к нему руки.
Слезы выступили на глазах Суллы, губы задрожали. Когда Сулла огибал стол, то сильно ударился об угол, но даже не почувствовал боли. Он заключил Метробия в объятия, положил подбородок ему на плечо, обхватил руками его спину. И ощутил наконец-то, что вернулся из странствий домой. Поцелуй был бесподобен. Все понимающее сердце зашлось от счастья, искренность желания не вызывала сомнения. Все произошло само собой.
