– Можно подумать, будто у меня пропал аппетит! – смеясь, говорила она Публию Рутилию Руфу, еще одному регулярному посетителю.
Ее сын Гай Юлий Цезарь родился тринадцатого квинтилия. Его рождение было зарегистрировано в книгах храма Юноны Люцины. Роды произошли за два дня до квинтилийских ид. Статус – патриций, ранг – сенатор. Он был длинненький и поэтому весил больше, чем казалось. Малыш был очень сильный. Спокойный – почти не плакал. Волоски совсем беленькие, почти невидимые, хотя при близком рассмотрении оказывалось, что волос довольно много. Глаза светлые, зеленовато-голубые, а по краям радужки были обведены полоской темно-синего, почти черного цвета.
– Он особенный, этот твой сын, – заметил Луций Декумий, внимательно вглядываясь в личико мальчика. – Посмотри на его глаза! Старушку напугают!
– Не говори так, прыщ низкорослый! – заворчала Кардикса, уже покоренная этим первым мальчиком в семье.
– Посмотрим-ка, как у нас дела внизу! – продолжал Луций Декумий, разворачивая узловатыми пальцами пеленки. – Ого! – радостно воскликнул он. – Как я и думал! Большой нос, большие ступни и большой хлыстик!
– Луций Декумий! – воскликнула возмущенная Аврелия.
– Ну хватит! Проваливай! – рявкнула Кардикса. Она схватила его за шиворот, как котенка, подтащила к двери и вытолкнула на улицу.
Сулла зашел к Аврелии спустя месяц после рождения ребенка. Объяснил, что она осталась единственным знакомым лицом в Риме. Извинился, кстати, за то, что явился без приглашения.
– Ну что ты! – воскликнула она, обрадовавшись его визиту. – Надеюсь, ты останешься на ужин. Или, если не сможешь сегодня, может быть, придешь завтра? Мне так не хватает общения!
– Я могу остаться, – согласился он не церемонясь. – Сказать по правде, я приехал в Рим, чтобы повидаться со старым другом. Он заболел лихорадкой.
– Кто это? Я знаю его? – спросила она скорее из вежливости, чем из любопытства.
На какой-то миг ей показалось, что вопрос был нежелателен. Или затронул что-то болезненное для Суллы. Выражение его лица, которое вдруг потемнело, стало несчастным, сердитым, заинтересовало ее больше, чем имя его больного друга. А потом все ушло, и он опять улыбался:
– Сомневаюсь, что ты его знаешь. Его имя Метробий.
– Актер?
– Да. Я знавал многих людей в театре. Раньше. До женитьбы на Юлилле, до моего сенаторства. Это совершенно другой мир. – Его странные светлые глаза переходили с одного предмета на другой. – Похожий на наш, только как бы с изнанки. Странно! Сейчас это кажется сном.
– Ты говоришь так, словно жалеешь, – тихо сказала Аврелия.
– Нет, правда.
– А он поправится, твой друг Метробий?
– О да! Это же только лихорадка.
Наступило неловкое молчание, которое он прервал, подойдя к открытому окну, выходящему во двор:
– А там красиво.
– Да, красиво.
– А твой сын? Как он?
– Скоро сам увидишь, – улыбнулась Аврелия.
– Хорошо. – Он продолжал смотреть в окно.
– Луций Корнелий, о чем ты задумался? – спросила она.
Он повернулся, улыбаясь. Она подумала: какой привлекательный мужчина. Не такой, как все. Его глаза смущают, они такие светлые, а по краям – темные. Как глаза ее сына. И по какой-то причине эта мысль заставила ее вздрогнуть.
– Ни о чем, Аврелия, все хорошо, – проговорил Сулла.
– Хотелось бы этому верить.
Он открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вошла Кардикса, неся младенца.
– Мы поднимемся на пятый этаж, – сказала она.
– Сначала покажи ребенка Луцию Корнелию.
Но если Сулла и интересовался детьми, то только своими собственными. Поэтому он, как полагалось, посмотрел на личико ребенка, потом взглянул на Аврелию – убедиться, что этого достаточно.
– Ступай, Кардикса, – приказала она, положив этим конец мучениям Суллы. – Чья сейчас очередь?
– Сары.
Аврелия повернулась к Сулле, приятно улыбаясь без всякого смущения:
– Увы, у меня нет молока! Поэтому моего ребенка кормит весь дом. Это одно из преимуществ проживания в инсуле. Всегда найдется по крайней мере полдюжины кормящих матерей, и каждая готова накормить моих детей.
– Он вырастет и будет любить весь мир, – сказал Сулла. – Наверное, у тебя жильцы со всего света.
– Да. Это делает жизнь интересной.
Он опять вернулся к окну.
– Луций Корнелий, ведь ты здесь лишь наполовину, – мягко пожурила она его. – Что-то с тобой все-таки случилось! Ты не можешь со мной поделиться? Или это касается только мужчин?
Он сел напротив нее.
– Просто мне никогда не везло с женщинами, – вдруг сказал он.
Аврелия моргнула:
– Как это?
– С женщинами, которых я люблю. С женщинами, на которых женюсь.
Интересно, что ему было легче говорить о браке, чем о любви.
– А сейчас это что? – спросила она.
– И то и другое. Люблю одну, женился на другой.
Аврелия посмотрела на него с искренней симпатией. Совершенно чистой – сестринской. Ни тени желания.
– Я не буду интересоваться именами, потому что не хочу этого знать. Лучше ты спрашивай меня, а я буду отвечать.
Сулла пожал плечами:
– Да говорить-то особо и нечего! Я женился на Элии, которую подыскала мне теща. После Юлиллы мне требовалась идеальная римская матрона. Кто-нибудь вроде Юлии или тебя, только постарше. Когда Марция познакомила меня с Элией, я думал: вот то, что нужно, – спокойная, тихая, добродушная, привлекательная, в общем, хорошая женщина. Наконец-то я нашел римскую матрону. Я подумал так: поскольку я не могу никого любить, пусть хоть женюсь на той, которая мне по душе.
– Наверное, тебе нравилась твоя германская жена, – сказала Аврелия.
– Да, очень. Я все еще скучаю по ней. Но она не римлянка, поэтому не подходит для римского сенатора, ведь так? Во всяком случае, я вообразил, будто Элия окажется похожа на Герману. – Он зло рассмеялся. – Но я ошибся! Элия оказалась тупой, надоедливой, скучной. Вообще-то, она неплохая. Но пять минут в ее компании – и я уже зеваю!
– Она хорошо относится к твоим детям?
– Очень хорошо. В этом отношении никаких претензий! – Он опять засмеялся. – Мне следовало бы нанять ее няней. Она была бы идеальной няней. Она обожает детей, и они обожают ее.
Сулла говорил сейчас так, словно Аврелии не было рядом, словно размышлял вслух.
– Вернувшись из Италийской Галлии, я сразу попал на обед к Скавру, – продолжал он. – Я был слегка польщен, немного встревожен. Думал, что, может быть, они все сойдутся там – Метелл Свин и остальные – и постараются оторвать меня от Гая Мария. А там была она, бедняжка, жена Скавра. Боги! Почему она вышла замуж за этого Скавра? Он годится ей в прадедушки! Далматика. Так они зовут ее. Способ отличать одного из Цецилиев Метеллов от тысячи других. Я только взглянул на нее – и влюбился. По крайней мере, я думаю, что это любовь. И еще жалость. Но я не перестаю думать о ней. Значит, это любовь, да? Она беременна! Разве это не отвратительно? Конечно, никто ее и не спрашивал, чего она хочет. Метелл Свин просто отдал ее Скавру, как медовый пряник ребенку. «Вот, сын твой умер, – возьми это как утешительный приз! Сделай себе еще сына!» Отвратительно! Не могу я этого понять, Аврелия. Они еще более аморальны, чем я. И никогда не поймут этого!
