– Молодой дурак! – прошептал Скавр Катулу Цезарю. – Если бы он этого не сказал, мы могли бы в самом начале будущего года преспокойно вернуть Квинта Цецилия. А теперь ему не позволят вернуться. Я действительно думаю, что пора молодому Метеллу придумать новое прозвище.
– Какое? – спросил Катул Цезарь.
– Пи-Пи-Пи-Пий – «Добродетельный»! – в ярости зашипел Скавр. – Любящий сынок все старается вернуть папочку домой! Заткнулся бы он!
Было необычно видеть, как быстро сенат перешел к делам, стоило Гаю Марию вновь утвердиться в своем кресле. Необычным было и ощущение успокоенности, охватившее всех сенаторов, словно внезапно толпы, собравшиеся за стенами курии Гостилия, перестали иметь какое-либо значение. Марий – здесь. Теперь все иначе.
Когда Марию доложили об изменении места представления курульных кандидатов, он просто кивнул в знак согласия. Потом довольно резко приказал Сатурнину созвать народное собрание, чтобы сделать свой выбор. Ведь только после этого могут быть выбраны другие магистраты.
Затем Марий повернулся к Гаю Сервилию Главции, сидевшему в кресле городского претора.
– Я слышал, Гай Сервилий, – обратился он к Главции, – что ты намерен выставить свою кандидатуру на должность консула на основании несостоятельности, которую ты якобы обнаружил в lex Villia – законе Виллия. Не делай этого, пожалуйста. Этот закон недвусмысленно гласит, что человек должен ждать два года между окончанием должности претора и началом консульства.
– Вы только посмотрите, кто это говорит! – ахнул Главция, пораженный тем, что встретил противодействие там, где надеялся обрести поддержку. – Как ты можешь, Гай Марий, так бессовестно обвинять меня в том, что я нарушаю закон, если сам фактически нарушал его пять раз подряд? Если закон Виллия имеет силу, тогда он недвусмысленно гласит, что ни один человек, бывший консулом, не может снова выставлять свою кандидатуру, пока не пройдет десять лет!
– Я выставлял свою кандидатуру только один раз, – спокойно возразил Марий. – Меня выдвигали – и трижды в мое отсутствие! – из-за германцев. Когда возникает опасность, все обычаи – даже законы! – теряют силу. Но когда опасность ликвидирована, то какие бы экстраординарные меры ни принимались раньше, от них следует отказаться.
– Ха-ха-ха! – словно заикаясь, произнес Свиненок с заднего ряда.
– Наступил мир, почтенные сенаторы, – продолжал Марий, словно ничего не слышал. – Поэтому мы возвращаемся к обычным делам и обычному способу управления. Гай Сервилий, закон запрещает тебе баллотироваться в консулы. И как официальное лицо, наблюдающее за выборами, я отвергаю твою кандидатуру. Пожалуйста, воспринимай это как справедливое предупреждение. Откажись от намерения достойно. Рим нуждается в законниках твоего уровня, твоего неоспоримого таланта. Ты не можешь издавать законы, если сам нарушаешь их.
– Я же говорил тебе! – воскликнул Сатурнин.
– Меня не может остановить ни Марий, ни кто другой, – заявил Главция достаточно громко, чтобы его слышали все сенаторы.
– Марий тебя остановит, – возразил Сатурнин.
– А что касается тебя, Луций Аппулей, – Марий повернулся теперь к скамье трибунов, – то я слышал, будто ты намерен баллотироваться народным трибуном на третий срок. Это не противоречит закону. Поэтому я не могу остановить тебя. Но я могу попросить тебя отказаться от твоего намерения. Не придавай нового значения слову «народный трибун». То, чем ты занимался последние несколько месяцев, – это не привычная политическая практика для члена римского сената. Мы располагаем огромным количеством законов. Мы наделены большим талантом заставлять все механизмы управления работать в интересах Рима – так, как мы понимаем эти интересы. Нет никакой необходимости эксплуатировать политическую доверчивость низших слоев общества. Они невинные души, которых не следует коррумпировать. Наш долг – заботиться о них, а не использовать их для достижения своих политических целей.
– Ты закончил? – спросил Сатурнин.
– Вот теперь уже закончил, Луций Аппулей. – И то, как Марий это произнес, подразумевало очень и очень многое.
«Ну вот и все», – думал он, идя домой своей искусной новой походкой, которую выработал, чтобы скрыть легкое прихрамывание на левую ногу. Как странны и как ужасны были эти месяцы в Кумах, когда он прятался и старался как можно меньше встречаться с людьми! Не мог вынести выражения ужаса, жалости, злорадного удовлетворения на их лицах… Самыми невыносимыми стали те, кто любил его, для кого это тоже было горем. Например, Публий Рутилий Руф. Нежная и мягкая Юлия превратилась в настоящего тирана. Она запретила всем, даже Публию Рутилию, хоть слово говорить о политике. Марий ничего не знал ни о кризисе с зерном, ни о заигрывании Сатурнина с бедняками. Его жизнь была ограничена строгим режимом диеты, упражнений, чтения классической литературы. Вместо аппетитного кусочка бекона с жареным хлебом он жевал вяленый арбуз, потому что Юлия слышала, будто это средство очищает почки и мочевой пузырь. Вместо того чтобы ходить на битвы в курию Гостилия, он совершал длительные прогулки в Байи и Мизен. Вместо чтения сенаторских протоколов и посланий из провинций он корпел над Исократом, Геродотом и Фукидидом. И закончилось это чтение тем, что он перестал всем им верить. Эти авторы были не практиками, а теоретиками.
Но все-таки успехи были. Медленно, очень медленно ему становилось лучше. Но уже никогда он не будет прежним. Никогда левая сторона лица не подтянется, никогда он не сможет скрыть своей усталости. Предатель, скрывавшийся в его теле, поставил на нем печать. И именно на таком месте, чтобы видели все. Вот что подтолкнуло его к бунту. И Юлия, которая и так удивлялась тому, что он столь долго оставался послушным, сдалась сразу же. Марий послал за Публием Рутилием и возвратился в Рим, чтобы исправить то, что еще можно.
Конечно, он знал, что Сатурнин не отступит, но чувствовал, что обязан предупредить его. Что же касается Главции, ему никогда не разрешат избираться, поэтому здесь Гай Марий мог особенно не волноваться. По крайней мере, выборы теперь будут проведены. Народные трибуны будут избираться за день до нон, то есть четвертого декабря, а квесторы – в сами ноны, пятого декабря. В день, когда они должны вступить в должность. Это будут трудные выборы, потому что они должны пройти в комиции Форума, где каждый день собиралась толпа – выкрикивала непристойности, забрасывала людей в тогах грязью, грозила кулаками и в слепом обожании внимала Сатурнину.
Но эти возбужденные простолюдины не посмели тронуть Гая Мария, когда он проходил среди них, направляясь домой после того памятного собрания. Никто не бросил в сторону старшего консула недоброго взгляда. Как и братья Гракхи, он был героем. Встречались и такие, кто смотрел на его перекошенное лицо и плакал при этом. Были и те, которые раньше никогда его не видели и думали, что всегда он был с таким лицом. Эти восхищались им еще больше. Но никто не пытался дотронуться до него, все расступались, чтобы дать ему дорогу. И он гордо, но в то же время застенчиво шел, мысленно протягивая к ним руки. Общение без слов. Он чувствовал тепло их любви. А Сатурнин наблюдал это с ростры и удивлялся.
