– Но ведь ты незаконный сын!
– Да. Тем не менее кровь есть кровь. И кровь говорит сама за себя.
Бомилькар отвернулся.
– Кончай со мной, – произнес он. – Я потерпел поражение. Не ты, а я. Причина достаточная, чтобы умереть. И все же берегись, Югурта!
– Беречься? Чего? Попыток меня убить? Других предателей?
– Римлян. Они как солнце, ветер или дождь. В конце концов они все превращают в песок.
Югурта громко крикнул палачей. Те ввалились, готовые на все, но ничего особого не увидели и остановились в ожидании приказа.
– Убейте их обоих! – велел Югурта, направляясь к двери. – Сделайте это быстро. И пришлите мне их головы.
Головы Бомилькара и Набдалсы были насажены на шесты и выставлены на стене Капсы. Ибо выставленная голова – это нечто большее, чем простое свидетельство царской кары за предательство. Отрубленная голова выставлялась в людном месте, чтобы показать людям: умер именно тот человек, который должен был умереть, без всякого обмана.
Югурта уверил себя, что не испытывает горя. Просто чувствует себя более одиноким, чем всегда. Урок необходимый: царь не должен доверять никому, даже собственному брату.
Смерть Бомилькара имела сразу два последствия. Первое: Югурта сделался совершенно неуловимым. Он никогда не оставался на одном месте больше двух дней, никогда не сообщал охране, куда поедет дальше, никогда заранее не извещал армию о своих планах. Властью теперь обладал только он один, и никто больше.
Второе последствие касалось его тестя, царя Мавретании Бокха, который не помогал Риму против мужа своей дочери, но и Югурту не поддерживал против Рима. Югурта немедленно послал разведчиков к Бокху и надавил на него, чтобы тот заключил союз с Нумидией. Вместе им предстояло очистить от римлян всю Африку.
К концу лета позиции Квинта Цецилия Метелла в Риме были полностью подорваны. Никто не сказал доброго слова ни о нем самом, ни о его стратегии. А письма продолжали поступать, постоянно, безжалостно – и очень эффективно.
После взятия Фалы и сдачи Цирты клике Цецилиев Метеллов удалось заручиться некоторой поддержкой среди всадников. Но затем пришли новые известия из Африки, из которых стало ясно: ни Фала, ни Цирта не гарантируют окончания войны. После этого поступили сообщения о бесконечных, бессмысленных стычках; о продвижении римлян глубже, на запад Нумидии – с нулевым результатом; о напрасно потраченных фондах; о шести легионах, на содержание которых казна тратит огромные суммы, и конца этому не видно. По милости Метелла война с Югуртой продолжится еще год, никак не меньше.
Выборы консулов были назначены на середину октября, и имя Мария – теперь на устах у всех – звучало уже как имя важнейшего кандидата. Но время шло, а Марий в Риме не появлялся. Метелл упрямо противился этому.
– Я настаиваю на своем уходе, – заявил Марий Метеллу, раз в пятидесятый наверное.
– Ну и настаивай, – ответил Метелл. – Все равно ты не уйдешь.
– На будущий год я буду консулом, – сказал Марий.
– Выскочка – и вдруг консул? Невозможно!
– Ты боишься, что выборщики проголосуют за меня, да? – спросил Марий самодовольно. – Ты не отпускаешь меня, потому что знаешь наверняка – меня выберут.
– Я не могу поверить, что чистокровный римлянин проголосует за тебя, Гай Марий. Однако ты очень богат, а это значит, что ты можешь купить голоса. Если тебя когда-нибудь и выберут консулом – а в будущем году этого не случится! – будь уверен, я с радостью докажу в суде, что ты купил выборы!
– Мне не нужно никого подкупать, Квинт Цецилий. Я никогда не подкупал должностных лиц. Поэтому – давай попытайся, – сказал Марий, как бы насмехаясь над Метеллом.
Метелл избрал другую тактику:
– Я не отпускаю тебя. Примирись с этим. Как истинный римлянин, я бы предал свой класс, если бы отпустил тебя. Консульство, Гай Марий, – должность, недосягаемая для человека италийских корней. Консульские курульные кресла должны принадлежать людям по праву рождения, по заслугам их предков и их собственным. Лучше пусть я буду покрыт позором или умру, чем увижу италийца из самнитских пограничных земель – полуграмотного деревенщину, который и претором-то никогда не должен быть! – сидящим в консульском кресле! Делай что хочешь! Мне все равно. Лучше опала или смерть. Я не позволю тебе уехать в Рим.
– Если необходимо, Квинт Цецилий, ты получишь и то и другое, – обещал Марий и вышел из комнаты.
Публий Рутилий Руф пытался образумить обоих:
– Оставьте политику! Мы трое здесь, в Африке, чтобы разбить Югурту, а выходит так, что никого из вас это не интересует. Вас больше заботит, кто сумеет настоять на своем и одержит верх. Я сыт по горло этой ситуацией!
– Ты обвиняешь меня в пренебрежении долгом, Публий Рутилий? – спросил Марий, опасно спокойный.
– Нет, конечно нет! Я обвиняю тебя в том, что ты не используешь в этой кампании искру своего гения. А ты обладаешь ею! В тактике, в логистике я разбираюсь не хуже тебя, но, когда дело касается стратегии, долгосрочного взгляда на войну, равных тебе нет. Однако посвятил ли ты хоть какое-то время стратегии, нацеленной на победу в этой войне? Нет!
– И где же в этой хвалебной песне в адрес Гая Мария место для меня? – осведомился Метелл сквозь зубы. – И где мое место в этом панегирике в адрес Публия Рутилия Руфа? Или я уже не имею никакого значения?
– Ты имеешь значение, несчастный зазнайка, потому что назначен командующим в этой войне! – резко ответил Рутилий Руф. – И если ты думаешь, что лучше разбираешься в тактике, чем я, или в стратегии, чем Гай Марий, то так и скажи, не стесняйся! Да у тебя духу не хватит! Но уж если ты хочешь, чтобы тебя похвалили, я готов. Ты не такой продажный, как Спурий Постумий Альбин, не такой бездарный тупица, как Марк Юний Силан. Твой главный недостаток – ты не так хорош, как сам о себе думаешь. Когда ты продемонстрировал наличие у тебя ума, попросив Гая Мария и меня стать твоими старшими легатами, я было подумал, что годы пошли тебе на пользу. Но я ошибся. Ты не воспользовался нашими способностями, напрасно растратил деньги государства. Мы не побеждаем в этой войне, мы находимся в очень дорогостоящем тупике. Так воспользуйся же моим советом, Квинт Цецилий! Пусть Гай Марий едет в Рим, пусть Гай Марий выставит свою кандидатуру в консулы – и позволь мне организовать наши ресурсы и разработать нашу тактику на ближайшее время. Что касается тебя – употреби свою энергию на то, чтобы подорвать влияние Югурты. Ради всех богов, я не хочу отнимать у тебя ни грана твоей славы! Просто признай мою правоту – и пусть твое признание не выходит за пределы этих стен.
– Я ничего не признаю́! – заявил Метелл.
И так продолжалось весь конец лета, и настала уже осень. Югурту невозможно было поймать. Казалось, он исчез с лица земли. Когда даже самому младшему легионеру стало очевидно, что столкновения между римской армией и армией Югурты не произойдет, Метелл отозвал войска с западных окраин Нумидии и встал лагерем около Цирты.
