– Ты хочешь, чтобы я дал взятку? – прямо спросил Марий.
Цезарь, человек старого уклада, был шокирован:
– Конечно же нет! Я могу еще как-то извинить взятку, если в итоге становишься консулом, но квестором! Никогда! К тому же это слишком рискованно. Эбурн следит за Луцием Корнелием, стараясь уловить любую оплошность, чтобы дисквалифицировать его и отдать под суд. Нет, я хотел бы совсем другого. Сделай Луция Корнелия твоим личным квестором. Когда электорат поймет, что кандидатом в квесторы уже интересуется вновь избранный консул, за него определенно проголосуют.
Марий ответил не сразу. Он обдумывал последствия.
В действительности не имело большого значения, виновен Сулла в смертях своей любовницы и мачехи или нет. Позднее, если он добьется в политике успехов, которые позволят ему претендовать на консульство, обязательно начнутся разговоры о том, что он отправил своих благодетельниц на тот свет. Кто-нибудь непременно выкопает эту историю, и слухи об убийствах станут подарком богов для его политических соперников. Женитьба на дочери Гая Юлия Цезаря поможет, конечно, но ничто не смоет пятна полностью. И в конце концов найдутся многие, кто поверит этому. Это первое препятствие.
Второе заключалось в том обстоятельстве, что Гай Юлий Цезарь не мог заставить себя относиться к Луцию Корнелию с симпатией, хотя и не находил рациональных оснований для этого. Что это? Нечто витающее в воздухе или плод размышлений? Инстинкт, быть может?
Ну а третье препятствие – личность Юлиллы. Его Юлия, теперь Марий знал это, никогда бы не вышла замуж за человека, которого посчитала бы недостойным, каким бы отчаянным ни было финансовое положение Юлиев Цезарей. А Юлилла оказалась взбалмошной, неразумной, эгоистичной – тип девушки, которая не в состоянии выбрать достойного человека, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Она выбрала Луция Корнелия Суллу.
Потом он отвлекся от Цезаря и мысленно вернулся в то раннее пасмурное утро на Капитолийском холме. Когда он незаметно наблюдал, как Сулла смотрит на истекающего кровью быка.
И тут Марий понял, что должен сделать, каков должен быть его ответ. Луций Корнелий Сулла не был обычным человеком. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы он вновь канул в безвестность. Он должен наследовать привилегии, положенные ему по праву рождения.
– Хорошо, Гай Юлий, – уверенно сказал Марий. – Я попрошу сенат дать мне Луция Корнелия Суллу в качестве квестора.
Цезарь оживился:
– Благодарю тебя, Гай Марий! Благодарю тебя!
– Ты можешь их поженить до того, как народное собрание соберется на выборы квесторов?
– Будет сделано, – сказал Цезарь.
Итак, не прошло и недели, как Луций Корнелий Сулла и Юлия Младшая, дочь Гая Юлия Цезаря, поженились по старинному обряду confarreatio – самому торжественному и священному виду бракосочетания, к которому допускались только патриции. Карьера Суллы была обеспечена. Лично Гай Марий попросил его для себя в квесторы. Сулла стал членом семьи, чьи положение и репутация были безупречны. Теперь он не мог проиграть.
В ликующем настроении он ждал первой брачной ночи – он, который вообще никогда и не мечтал о том, что будет женат. Менее всего Сулла предполагал увидеть себя в роли главы семьи.
Метробий ушел в прошлое еще до того, как Сулла обратился к цензорам, желая записаться в кандидаты на должность сенатора. Расставание оказалось тяжелее, чем предполагал Сулла. Мальчик очень его любил, и сердце Суллы было разбито. Однако Сулла оставался тверд в своем решении. Ничто из прошлого не должно угрожать его восхождению к славе.
Кроме того, он достаточно разбирался в своем эмоциональном состоянии, чтобы понимать: Юлилла ему очень дорога. Он считал ее своей Фортуной. Сулла был не в состоянии квалифицировать свое чувство к какому-либо человеку как любовь. Любовь для Суллы была чем-то, что чувствуют другие. И этих других – меньшинство. Послушать рассказы этих других, так любовь – это очень странное состояние, наполненное иллюзиями и разочарованиями. Временами она доводит до безумия, а иногда заставляет совершать аморальные поступки. Сулла не мог распознать ее в себе, ведь любовь, как он считал, отрицает всякий здравый смысл, самосохранение, ясность мысли. Может ли быть, что его терпение по отношению к взбалмошной, неуравновешенной жене было, по сути дела, свидетельством настоящей любви? Однако он считал это терпение достоинством собственного характера и поэтому не мог понять ни себя, ни своей любви.
Это была типичная для Юлиев Цезарей свадьба, величественная, пышная, без всяких непристойностей. Те свадьбы, свидетелем которых Сулла был прежде, не были ни величественными, ни пышными, и там часто допускались непристойности. Но они были веселее. Однако, когда подошло время, возле спальни новобрачных не толкались пьяные гости и не пришлось тратить время, выдворяя их всех из дома.
Когда короткое путешествие от дверей одного дома до дверей другого было закончено и Сулла взял Юлиллу на руки – совсем невесомую, эфемерную! – чтобы перенести ее через порог, сопровождающие их гости растворились.
В его жизни никогда не было неопытных девственниц. Поэтому Сулла не чувствовал никаких сомнений по поводу дальнейшего развития событий. Он избавил себя от преждевременного беспокойства. Каков бы ни был клинический статус ее девственной плевы, Юлилла была вполне созревшей, словно спелый персик, добровольно падающий с дерева. Она, восхищенная и возбужденная, смотрела, как он избавляется от свадебной туники, снимает с головы венок из цветов. И сама стала стягивать с себя одну за другой все одежды новобрачной. Кремовая, огненная, шафрановая… Особые амулеты и пояса… Семиярусную тиару из тончайшей шерсти – прочь с головы…
Они любовались друг другом. Сулла – прекрасно сложенный, Юлилла – очень тоненькая, но сохранившая стройность и гибкость линий, смягчающих то, что у других выглядело бы угловатым и безобразным. Она первая подошла к нему, положила руки ему на плечи и с совершенно естественной и мгновенной чувственностью стала медленно, всем телом скользить по его телу. Она томно вздыхала, когда его руки стали гладить ее спину смелыми, уверенными движениями.
Он был в восторге от ее невесомости, ее акробатической гибкости, с которой она отвечала ему. Что бы он ни делал, ничто не испугало ее и не оскорбило. Секунды потребовались на то, чтобы научить ее целоваться. И все же все годы их совместной жизни она не переставала учиться поцелуям. Чудесная, красивая, страстная женщина, всегда готовая угодить ему, но и требующая от него того же. Вся – его. Только его. И кто из них в ту ночь мог даже вообразить, что все может измениться, будет уже не таким идеальным?
– Если ты когда-нибудь только посмотришь на кого-нибудь другого, я убью тебя, – сказал Сулла, когда они отдыхали между очередными приступами страсти.
– Я тебе верю, – отозвалась она, помня горький урок, преподанный ее отцом.
Теперь она ушла из-под власти отца, чтобы попасть под власть мужа. Патрицианка, она не была и никогда не могла быть хозяйкой себе. Таким, как Никополис или Клитумна, куда лучше.
