– Вы жестокий человек!
– Жизнь такая, – ответил я сокрушенно, – а так вообще-то я самый мирный и пушистый зайчик на свете! Сидел бы в кустах и жрал украденную морковку. Увы, не дают… Приходится отбиваться. А я такой зайчик, что если вмажу в справедливом гневе, а он у меня всегда справедливый…
Она сказала слабо:
– Вам нужно идти к своим людям.
Я отмахнулся:
– Уже поздно. Одни все еще сидят за столом, другие отправились спать, дорога в Ундерленды всегда тяжелая. Лучше я сразу в вашу спальню.
Она вскрикнула в ужасе:
– Прямо вот так?
– Не в постель же, – пояснил я.
Она сказала быстро:
– Но мой вечерний туалет… Фрейлины всегда раздевают перед сном…
– Прекрасно, – сказал я. – Тогда я зайду прямо сейчас и спрячусь. Они вас разденут и уйдут, в коридоре у вашей двери на ночь встанет стража… Гм, герцог был предусмотрителен, отдавая некоторые приказы. Так что все будут знать, что к вам ночью никто не приходил… Гм, только как пройдет сам Вервельд?
Она содрогнулась.
– Все стражники больше слушаются его, а не Готмара! Кроме того, он умеет отводить глаза…
– Это многое объясняет, – согласился я. – Хорошо, леди Иля, вы топайте своими крохотными лапками к гостям, пожелайте им спокойной ночи, а потом с хвостом фрейлин в спальню. Я подсматривать не буду, клянусь! Я же благородный рыцарь.
Ее фрейлины долго и церемонно помогали ей раздеваться: сняли оба рукава – пришивать к платьям еще не додумались, пока только пристегивают, – старательно распустили шнуровку корсета и тоже сняли как черепаховый панцирь, долго расплетали ленты в хитроумной прическе, наконец эта высокая башня рухнула и, заструившись по плечам, легла на груди, опустившись до пояса, а на спине – до поясницы.
С распущенными волосами герцогиня выглядит молодой и прекрасной, я засмотрелся, чувствуя, как чуточку быстрее пошло стучать сердце.
Она, стараясь держаться как обычно, то и дело бросала по сторонам пугливые взгляды. Конечно, не потому, что опасается подглядывания, благородный человек этого делать не станет, но побаивается, что я недостаточно хорошо спрятался, фрейлины заметят, а это сразу вся репутация рухнет в бездонную пропасть.
Две фрейлины старательно и с явным удовольствием расчесывают ей волосы большими гребнями с крупными зубьями, потом с нее сняли ожерелье, с пальцев стащили кольца, передали ей, она упрятала в шкатулку, а ключ повесила себе на шею.
– Все, – произнесла она мягко, – идите отдыхайте.
Фрейлины присели на прощание и веселой стайкой устремились к двери. Какое там отдыхать, прочел я в каждом их движении, когда столько молодых и красивых рыцарей прибыло с этим загадочным Ричардом Завоевателем!
Герцогиня, такая крохотная без высоких каблуков и умопомрачительной прически, и в своей длинной, до пола ночной рубашке похожая на заблудившееся привидение, поочередно погасила все свечи, кроме одной, торопливо влезла под одеяло и тихохонько пропищала оттуда пугливым голосом:
– Сэр… вы… здесь?
Я нарочито всхрапнул, вышел из-за шкафа, зевая и потягиваясь, приблизился к постели. Она, лежа на спине, натянула одеяло к подбородку и смотрит огромными испуганными глазами. Распущенные по двум подушкам волосы красиво обрамляют, как драгоценная рама, бледное лицо с трагически расширенными глазами.
– Пожалуй, – сказал я шепотом, – стоит погасить и эту свечу…
Она ответила сердито:
– Я тогда вообще умру от страха!
– Вы что, и спите при свечах?
– Конечно!.. А вы разве нет?
– Я еще и глаза накрываю черной тряпкой, – ответил я. – Тогда я заберусь под кровать…
Она прошипела:
– Что? Вот еще!
– Значит, рядом, – сказал я решительно. – Здесь у вас пятерым резвиться можно. Одеяло натяну на голову, он ничего не заметит… если, конечно, войдет.
– Не смейте…
Но я уже приподнял край одеяла и лег с самого края, целомудренно не притрагиваясь к трепещущей от ужаса герцогине, хотя да, между нами почти целый ярд, я даже тепла не чувствую, только аромат нежной кожи…
Потом я начал степенный и отстраненный разговор о политике, экономике, инвестициях, налогах на шерсть, она тихохонько начала отвечать, совсем мышиным голоском, мы говорили совсем шепотом, головы приходилось сближать, чтобы разбирать едва слышные слова, наконец сблизились настолько, что нечаянно коснулись друг друга локтями.
Я ощутил жжение, распространившееся по всему телу, а Иля отодвинулась так резко, что почти отпрыгнула как испуганная птичка.
Некоторое время мы молчали, не зная, что сказать и как шелохнуться, а по ту сторону двери послышались уверенные шаги, донесся командный голос Готмара.
Стражи что-то забормотали, он прикрикнул, и они, слышно по шагам, отступили в стороны.
Дверь дрогнула, но запор держит крепко, я прошептал:
– Все-таки решился…
Она ответила едва слышно:
– Но… это не он!
– А кто?
– Ничего не понимаю… голос Готмара?
– Только голос, – прошептал я. – Тихо…
Дверь дрогнула снова, затем мы оба увидели, как заколоченные по самые шляпки гвозди сами по себе начали выползать из отверстий в засове, похожие со своими широкими расплющенными шляпками на быстрорастущие грибы, один за другим беззвучно шлепались на толстый ковер у двери.
Я укрылся с головой за мгновение до того, как дверь картинно распахнулась. Готмар переступил порог, аккуратно закрыл за собой, и сразу же личина рассеялась, обнаружив Вервельда.
Он пошел к постели уверенно, по-хозяйски, а Иля обеими лапками натягивала край одеяла уже и на рот, оставив снаружи только испуганные глаза.
– Дорогая, – произнес он ласково, – мы поладим. Такая женщина должна принадлежать мне.
Она пропищала:
– Ты… можешь принимать чужие личины?
Он коротко усмехнулся.
– Могу. Но только во сне она… сползает.
– Значит, – прошептала она, – ты мог бы взять себе даже личину герцога?
Он расстегнул и сбросил камзол, на лице появилась поощрительная улыбка.
– Догадалась? Потому-то, милая, мы и должны договориться. И научиться спать в одной постели. Только тебе будет позволительно видеть меня в моем настоящем облике. Для других я могу быть в облике герцога.
Он по-хозяйски сел на край постели и сбросил один сапог, подумал и сбросил второй.
– Ты мерзавец, – прошептала она.
Он повернулся, оглядел ее уже как собственник.
