А вечером в низине вспыхнул пожар. Сперва пламя заплясало на крыше домика мисс Люггер, затем перекинулось на соседние. Погода стояла тогда сухая, и поэтому выгорела добрая половина квартала. Погибло четверо: немощные старики, не сумевшие выбраться из собственного дома, младенец, оставленный в одной из лачужек, и обезумевшая от горя мать, которая бросилась его спасать. И, хотя никаких обвинений не прозвучало, все откуда-то знали, что поджог – дело рук тех самых ублюдков, которых выгнали из города.
Из вещей уцелели лишь те, что лежали в старом каменном ларе на кухне: кое-какие сбережения, отцовские подарки, оба ножа – и золотой, и обычный, новые зимние сапоги, две бутылки домашней наливки – и та самая книга с рецептами, заложенная железнодорожным билетом.
На следующее утро после пожара мисс Люггер долго разглядывала его, но отправиться на поиски вокзала так и не решилась.
Некто любопытный и недобрый, что следил за нею, разочарованно вздохнул и исчез на несколько месяцев.
Вскоре мисс Люггер стала замечать, что тётушка Маккензи начала вести себя странно: отводить взгляд, часто вздыхать, замолкать на половине фразы. Долго такое поведение оставалось бы загадкой, если б не случайно подслушанный в пекарне разговор между двумя покупательницами:
– Слушай, а эта, бесноватая, из-за которой квартал подожгли, всё ещё здесь работает?
– А то! Вот бесстыжая. Первая напала, оболгала людей, а мы расплачиваться должны.
– Ну, послушай, а разве не те же ублюдки, которых бесноватая порезала, дочку у Линдена, ну, того? Снасильничали?
– А кто её знает, может, сама напросилась. Она ж молчит до сих пор. И вообще, сучка не захочет, кобель не вскочит.
Сперва мисс Люггер подумала, что ослышалась. Но затем призадумалась, вспомнила, что творилось в конце лета и начале осени… и поняла вдруг, что Молли давно уже перестала заходить – почти с тех самых пор, как уволилась из пекарни. Да и покупателей стало меньше.
Тётушка Маккензи долго пыталась уйти от разговора, но наконец созналась, что ей не раз уже предлагали выгнать «бесноватую», из-за которой всё началось.
– Но ты не думай, – жалобно протянула пекарша. – Я тебя всё равно люблю. Да и куда ты пойдёшь – дом сгорел, зима на носу.
Мисс Люггер поняла, что ещё секунда – и она взорвётся, как бомба, и разнесёт дом Маккензи на клочки. Схватила первое, что попалось под руку, набросила поверх рабочей одежды – и опрометью кинулась на улицу, чувствуя, как жжётся и щиплет в глазах. Добежала до самой часовой площади, забилась в закуток между башней и мастерской – и замерла там, дрожа.
В голове не укладывалось, как её – обожаемую Морскую Малютку, которую все любили и баловали – могли обвинить в пожаре.
– Да если б не я… – бормотала она, жмурясь, и горячие слёзы текли по щекам. – Если б не я, то нас с Молли…
Внезапно кто-то тронул её за коленку.
– Эй, мисс, – позвал тонкий мальчишечий голос. Мисс Люггер открыла глаза, с трудом различая хоть что-то сквозь пелену слёз. Перед ней на корточках сидел белобрысый мальчишка с очень светлыми карими глазами, прижимая к груди свёрток. – Вы не плачьте только. Вы хорошая, я знаю. Хотите пирога?
– Наверно… Ты кто? – хрипло спросила она, осторожно принимая нежданный дар. Свёрток пах умопомрачительно – свежей выпечкой, пряной мясной начинкой с базиликом, сладким перцем и грибами. Даже после целого дня в пекарне, среди хлебных ароматов, желудок заурчал.
– Друг, – заулыбался мальчишка. Зубы у него были ровные, белые, но слишком уж острые. – Живу поблизости. Как тебя зовут?
– Лидия Люггер, – сорвался с губ ответ. Ей отчаянно хотелось обнять хоть кого-то и снова услышать в ответ тихое обещание поддержки: «Друг», но мальчишка только сидел напротив, обхватив руками свои коленки, и наблюдал. – Божечки, что же мне делать? У Маккензи нельзя оставаться, её же со свету сживут. А она такая добрая…
– Иди своей дорогой, – серьёзно посоветовал мальчишка. Глаза у него словно светились в темноте, и ноябрьский стылый мрак становился чуть теплее. – Не бойся принимать подарки и просить о помощи. Занимайся тем, что тебе нравится. Слушай город. Ты справишься, Лидия Люггер.
Он пружинисто вскочил на ноги и метнулся из закутка между башней и мастерской – без предупреждения, не прощаясь. Мисс Люггер кинулась было за ним, но площадь оказалась пуста: куда ни глянь, всюду лишь серая хмарь и ряд перекошенных построек по краю. Шмыгнул ли мальчишка в один из пустующих с войны домишек, скрылся ли в зарослях бузины, но продолжать разговор он точно не хотел. Может, торопился, а может, разочаровался в мрачной девице.
Мисс Люггер внезапно почувствовала себя невыносимо одинокой, прижала к себе тёплый ещё свёрток с пирогом – и разрыдалась в голос. Ветер трепал старое пальто и рвал его с плеч. Облака в небе проносились головокружительно быстро, и в разрывах то и дело мелькала круглая луна, похожая на старый, нечищеный фонарь.
«Иди своей дорогой».
Разворошив бумагу, мисс Люггер отломила кусок пирога и сунула в рот. Разжевала, почти не чувствуя вкуса, проглотила, оторвала следующий. Как бы ни болело, ни рвалось из груди сердце, а есть хотелось больше, чем жалеть себя и прятаться в тёмном углу.
На следующий день она отпросилась у тётушки Маккензи и направилась прямо к Майерам, прихватив с собой две оставшиеся после пожара бутыли с настойкой и сборник рецептов.
– Попробуйте, пожалуйста, – не здороваясь, выпалила она, едва молчаливая женщина провела её в кабинет. Майер-младший, казавшийся ещё более рыжим в ярко-синем домашнем свитере, заинтересованно выгнул бровь и улыбнулся. – Ну попробуйте хоть! Я потом расскажу, зачем.
Майер жестом отослал женщину-провожатую, выдвинул ящик стола и достал хрустальную рюмку. Мисс Люггер на радостях так резко крутанула пробку, что едва не выломила горлышко, но обошлось. Настойка полилась в бокал – тёмно-красная, густая, пахнущая так сладко и пряно, что язык начинало пощипывать от предвкушения.
– За прекрасных леди, – настороженно произнёс Майер – и пригубил питьё.
После первого же глотка глаза у него блаженно зажмурились, а щёки порозовели. Он облизал влажные губы и допил настойку медленно, растягивая удовольствие, и лишь затем посмотрел на мисс Люггер вновь.
– Итак?
– Я сама её приготовила, в прошлом году, – выпалила она, прижимая к себе бутылку. Голос опять звучал от волнения слишком низко и агрессивно, но поделать с этим было ничего нельзя. – Там яблоко, вишня, корица… Хочу завести своё дело. Нельзя же всё время на шее у миссис Маккензи сидеть…
– И? – Майера трудно было сбить с толку и заговорить.
– Ссудите мне денег, – выдавила наконец из себя мисс Люггер. – Я верну. Обещаю. Мне просто не у кого больше просить.
Майер тяжело вздохнул и провёл пальцем по кромке рюмки, собирая тёмно-красные подтёки. Взгляд его стал задумчивым, но в то же время словно бы потеплел.
