Мы лежали на прелой соломе, в кромешной темноте, и я думал о том, что на рассвете нас, скорее всего, расстреляют, как это принято у наших визави. Но перед этим наверняка попробуют допросить. Я лежал и не мог выбрать, что хуже.
Среди ночи двери в сарай распахнулись. На пороге в свете фонарей возник молодой человек с малиновыми щеками, в шубе поверх хрустящей черной кожи и в такой же черной кожаной фуражке с красной звездой.
– Вот они, голубчики, – светя мне в лицо, пояснил ему боец с лопатообразной бородой.
– Встать! – приказал человек в черной коже, подходя.
И тут я, к своему ужасу, узнал в нем Митеньку Несвицкого, моего гимназического товарища.
– Витя, ты? – спросил он изумленно.
– Я.
– Какими судьбами?!
– Как видишь.
Последовал дальнейший разговор в том же духе. Будто и не идет война, а встретились мы где-нибудь посреди Тверского бульвара, на вечернем променаде.
Не обращая внимания на второго пленника, Несвицкий потащил меня в командирскую избу. Командиром в Покровке был он. В избе он развязал мне руки. Мы выпили по стакану мутного самогона, закусили круто посоленными мятыми картошками и ноздреватым серым хлебом.
– Право, рад тебя видеть, – тараторил Митенька. – Как ты возмужал и вытянулся! Не встречал ли еще кого из наших? Нет ли вестей от родных? А что там у вас поговаривают, скоро ли война кончится? – И так далее. Он всегда был словоохотлив.
В общем, мы неплохо посидели. Однако под конец Несвицкий, пуще прежнего раскрасневшийся от выпитого самогона и от разговора, несколько смазал впечатление от встречи.
Он сказал:
– Ты знаешь, Витя, мое отношение к тебе. Поверь, я всегда был тебе самым преданным товарищем, но… у меня приказ: в ответ на последние действия контрреволюционеров расстреливать белую сволочь на месте.
Возразить мне было нечего. Несвицкий проводил меня до амбара, там мы обнялись и расстались. Теперь уже, видимо, навсегда.
На прощание Несвицкий сунул мне в карманы шинели пачку папирос «Осман» и краюху серого хлеба. Часовой как раз связывал мне за спиной руки. Затем он втолкнул меня в амбар и запер дверь на засов.
Приговор наш остался прежним.
До утра еще было время.
Я лежал в темноте, слушая шаги часового, и перебирал в пальцах ножик, который стащил со стола в Митенькиной избе.
Ловкостью рук я отличался с детства, а в гимназии уже вполне сноровисто метал банчишко и передергивал. Семья наша принадлежала к обедневшим дворянам, маменька померла вторыми родами, родив братца Петю, который жил теперь где-то у родственников в Ливадии, батюшка же, потеряв в японскую войну правую руку, сильно утешался с той поры десертными винами и анисовой. Рос я как трава в поле, успехов в учебе и прилежания за мной никогда не водилось, но зато у меня всегда была наготове пара-тройка способов достать легких денег.
Я поигрывал ножиком и шевелил озябшими пальцами ног. Эх, сапоги мои новые, щегольские, неудачное мое приобретение. Даже разносить еще не успел. Придется ли?
Голова вроде бы ныла не так сильно, как прежде. Слава Богу, я с детства отличался крепким здоровьем.
А вот профессор, словно наперекор моим мыслям, вдруг зашелся в темноте долгим сухим кашлем.
– Я ведь очень болен, – сказал он, отдышавшись, каким-то неуместно веселым тоном. – Представляете, сударь, они предлагали мне сотрудничество, сулили разные блага. Я отказывался. Для разнообразия они несколько раз угрожали мне смертью. В последний раз, кстати, этот румяный молодой человек в кожаной фуражке. Видимо, ваш знакомый?
– Вместе в гимназии учились, – я покривился при воспоминании о Митеньке. – Что с вами?
– Я болен, – повторил он. – Вообразите юмор ситуации. Они угрожают мне смертью, хотя жить мне от силы месяц. Пожалуй, пристрелить меня было бы даже гуманно. Но я не мог позволить им этого, прежде чем доставлю аппарат к нашим…
– Под «нашими» вы подразумеваете, конечно, Директорию?
– Под «нашими» я подразумеваю противников большевизма.
– О, прекрасно понимаю вас. Продолжайте…
– Мне с большим трудом удалось довезти сюда этот аппарат. И вот такая неудача в самом конце пути.
– Действительно досадно. Но не могли бы вы хотя бы намекнуть, что это за аппарат? Из-за него, возможно, погиб десяток моих товарищей. И вполне вероятно, что на рассвете мы отправимся за ними следом. Думаю, секретность в таких обстоятельствах уже неуместна.
Профессор молчал. Должно быть, пытался разглядеть в темноте мое лицо.
– Не буду утруждать вас деталями, – он пожевал губами. – Вы читали Уэллса?
– Честно говоря, не припоминаю.
– «Машина времени», – подсказал профессор.
– А, слыхал, – кивнул я.
Митенька всегда был большой любитель научной фантастики, что-то такое он мне, помнится, пересказывал.
Я помолчал, досадливо кусая губу и ожидая продолжения. Профессор молчал.
Наконец до меня дошло.
– Ах вот как, – пробормотал я. – Что ж, с такой штукой стоило тащиться через пол-России.
Профессор насмешливо покряхтел.
– Вы мне не верите?
– Отчего же, верю. В безумные времена охотнее всего веришь безумным словам.
Профессор рехнулся, отметил я про себя. Это несколько усложняет наше положение.
– Принцип действия машины довольно прост…
Тон профессора изменился. Он начал горячиться, говорить все громче.
Если охранник решит проверить, что тут за шум, думал я, не слушая профессора, тотчас надо действовать.
– Но сам аппарат – это экспериментальный образец, – продолжал профессор. – Никто так и не успел его испытать на человеке. Проводили лишь эксперименты с предметами…
– И как, успешно?
Профессор помедлил.
– По правде говоря, успех был не стопроцентный. Но в нынешних условиях у нас уже не было времени для более точных расчетов и тщательных исследований. Моих ассистентов разметало по стране, сам я едва жив. Поэтому вы должны пообещать мне кое-что…
– Я вас слушаю, – сказал я, на самом деле вслушиваясь в размеренный скрип снега снаружи.
– Если вам повезет уцелеть, сударь, заклинаю вас, доставьте аппарат по назначению! Непременно доставьте! Ведь это… Вы поймите… Ведь это шанс! Повернуть все вспять! Избежать этого кровавого… этого террора, бунта, этого безумия… И тогда – вы только подумайте! Зная все ошибки, исправить их! Строить мир, прекрасный мир, воспетый Федоровым, Циолковским… Вы, может, о них и не слыхали, а это такие люди! Я лично ездил в Калугу… Это выдающийся человек, выдающийся! Но теперь, когда красные варвары сравняют все с землей. Нет, ни в коем случае! Нельзя позволить!
