Я вырываю у матери телефон, заталкиваю ее в стенной шкаф и запираю дверцу на два оборота.
– Томас, ты с ума сошел? Открой немедленно!
Я отключаю телефон, кладу ключ в карман. Хватаю за руку Керри и бегу на лестницу. Мы поднимаемся ко мне в комнату, закрываемся, чтобы не слышать криков матери, и достаем ручкихронографы.
Я спрашиваю:
– Что ты пишешь, когда хочешь вернуться?
– Только адрес и дату, этого достаточно.
Мои пальцы застывают на колпачке. Конечно, это же гораздо проще! Керри садится за мой самодельный письменный стол из доски. В поисках бумаги она находит в учебнике по математике листок со стихотворением «Женщина в окне», на которое меня в конце мая вдохновила Бренда.
– А что ты делаешь, чтобы вернуться? – спрашивает она.
– Я перемещаюсь с помощью этого.
Я вынимаю из кармана кусок коры и сажусь на свободный край стула. Под кончиком ручки Керри расплывается красное пятно. Она встречается со мной взглядом и спрашивает, опережая мой вопрос:
– Какие чернила у тебя в ручке?
– Сок ивы, рядом с которой я убил Пиктона. А у тебя?
Она отводит глаза. Видимо, это кровь ее отчима.
– Он сам сказал, чтобы я ее использовала, – объясняет Керри, приняв мое молчание за упрек.
Я говорю, что свои первые слова тоже записал кровью этого гада – лейтенанта Федерсена. Есть ли связь между запачканными кровью ручками и тем, что в наших параллельных реальностях всегда умирают люди? Сейчас нет времени ломать над этим голову.
Керри опускает веки, сосредотачивается, одним махом пишет свой адрес, день и время отправления. Я пишу, спускаясь вниз по куску коры, погружая перо в сочный молодой слой древесины. Внезапно с улицы раздается полицейская сирена.
Керри сжимает хронограф.
– Не получается! – паникует она.
– Успокойся. Надо сохранять хладнокровие, чтобы телепортироваться. Забудь обо всём, что творится вокруг…
– Забудь! Если копы меня сцапают и бросят в камеру без ручки, что я буду делать?
– Керри, спокойно, я здесь…
– Скажи мне, чтó я должна написать, Томас! – умоляет она. – Адреса недостаточно, а у меня никаких идей…
Я раздумываю. Сирена приближается.
– Что писать? – кричит Керри.
Я накрываю ее руку своей, чтобы успокоить, и произношу свою собственную формулу:
– «Кровь Антони Бюрля, ты помогла мне уйти, а теперь помоги вернуться. Я пишу эти слова из дома…»
Бросив взгляд на кроваво-красный адрес, я продолжаю диктовать ровным голосом:
– «…дома 11, площадь Констанс, башня Виктуар, подъезд Д…»
Пальцы наших свободных рук крепко переплетаются, пока она вполголоса повторяет записываемое:
– «…сороковой этаж направо, среда, 7 августа, между десятью часами и…»
И тут я ее останавливаю.
– Подожди! Когда ты вернешься туда, будет то же самое время, ведь так?
Она нетерпеливо высвобождает руку.
– Да, я знаю! Я много раз это проделывала! Ты меня отвлекаешь!
– Но теперь, Керри, я собираюсь это изменить! Дай мне уйти первым. Во вторник вечером я вернусь и тогда смогу повлиять в реальном времени на то, что будет происходить с тобой в среду утром!
– Но копы сейчас будут здесь! – кричит она. – Я смываюсь!
Я горячо настаиваю, уверенный в своей правоте:
– Ты же видишь, Керри, нам не удается изменить прошлое! Но мы можем менять настоящее!
– Я не успею!
Сирена приближается, воет все громче.
– Конечно, успеешь, у тебя еще есть время! И оно тебе подчиняется!
Но Керри упрямится:
– Не хочу, чтобы копы меня здесь нашли!
Крепко сжав ее запястье, я пытаюсь привести доводы:
– Они не станут сразу подниматься наверх. Сначала они услышат крики матери и пойдут ее освобождать. Им придется взломать две двери. А мне во вторник вечером хватит одной минуты! Вполне достаточно, чтобы позвонить.
– Кому?
– Бюрлю! Доверься мне, Керри! В среду утром он будет вести себя совершенно иначе!
Внезапно сирена замолкает. Керри вскакивает.
– Не бросай меня, Томас, – рыдает она, прижимаясь ко мне. – Не уходи! Я не смогу без тебя!
Дрожь восторга пробегает по моему толстому рыхлому телу. Ни одна девушка не говорила мне такого. Я подавляю волнение и повторяю:
– Успокойся, Керри! Ты дашь мне одну минуту форы, договорились?
Я целую ее в щеку и отворачиваюсь. А потом, закрыв глаза и сосредоточившись, начинаю писать, произнося вслух каждое слово:
– «Чудо-ива, ты помогла мне уйти, а теперь помоги вернуться. Сейчас опять вторник 6 августа, перед самой полуночью, я в своей комнате на проспекте Тишины в Нордвиле, в доме 124, создаю параллельный мир, который покину, как только открою глаза».
Последний звук, который достигает моих ушей, – это звонок в дверь. Наступает мертвая тишина. Я не слышу собственного дыхания. И вдруг раздается пулеметная очередь. Потом вторая. Повсюду хлопают выстрелы. Я стою не шевелясь, с колотящимся сердцем.
Потом понимаю, что это включился автоматический полив газона в нашем новом доме.
Я медленно открываю глаза. Мой затуманенный взгляд падает на ручку, вонзенную в ивовую кору, поднимается вверх по руке, спускается к моему снова плоскому животу, к джинсам, которые едва на мне держатся.
– Ну? – спрашивает медведь, привалившийся к настольной лампе. – Как всё прошло?
– Который час?
– Тот же самый, – отвечает он, пожав плюшевыми плечами. – Плюс-минус три минуты.
Я вскакиваю и хватаю телефон. Лишь бы Керри не отправилась в прошлое одновременно со мной. И в то же время не застряла в моей старой комнате… Изо всех сил я мысленно отгоняю от себя сцену, в которой полицейские выламывают двери, вырывают у нее из рук хронограф, надевают наручники. Нет, еще не поздно. Не может быть слишком поздно.
Я спускаюсь по мраморной лестнице, вхожу в кабинет матери и начинаю рыться в ее бумагах, ища письмо Бюрля, где тот жалуется, что его понизили до категории «Д». Вот оно. В три секунды набираю номер телефона, который там указан.
– Алло? – с трудом произносит сонный голос.
– Это Томас. Я поговорил с матерью. Она понизила вас за Керри. Понятно? Если вы письменно пообещаете, что больше пальцем не тронете свою падчерицу, вам вернут категорию «Б». Ясно? Мы будем у вас завтра с утра.
– Но… – протестует Бюрль, судорожно зевая.
– Никаких «но»!
