– Не говоря уже, – продолжает тем временем отец, возбужденный собственными словами, – о распространенной тюремной практике, когда заключенных пытают, чтобы использовать энергию их страданий! Я и это запретил!
Джек Эрмак перестает улыбаться. Это он как министр госбезопасности поставлял «материал» и, думаю, не гнушался походя брать взятки…
– Да, мои дорогие сограждане! Благодаря деревьям мы больше не будем использовать энергию молодых, заключенных и умерших! – отчеканивает отец, брызгая слюной в микрофон. – Так мы воплотим мечту Лео Пиктона!
На последнем слове он взмахивает руками, призывая овацию. Все вежливо аплодируют. Кроме Эдны, которая считает, что память ее покойного мужа заслуживает большего, чем быть предлогом для политического выступления. Поджав губы, вдова подходит к сцене, чтобы прочитать краткую благодарственную речь. Но шустрый распорядитель уже убрал микрофон, а публика тем временем ринулась в буфет, куда только что доставили горячие блюда. Эдна раздосадованно складывает листок с речью и ищет взглядом своего нового спутника. Но тот, расталкивая всех локтями, уже пробился поближе к столу и объедается блинчиками.
Какого чёрта я делаю среди этих людей? Я возвращаюсь на выставку, которая никого не интересует. Останавливаюсь перед витриной со всеми забытым медведем. Прижавшись лбом к стеклу, я мысленно говорю:
– Помогите мне, Лео… Где бы вы ни были, помогите мне понять, как действует хронограф. Помогите мне убраться из этого мира прежде, чем мне вставят чип, помогите мне больше не убивать вас на пляже, спасти Бренду…
Я смотрю вокруг, никто не обращает на меня внимания. Я снова утыкаюсь лбом в витрину и бормочу сквозь сжатые зубы:
– Насчет вашей смерти – я прав? Всё дело в свидетеле, который блокирует прошлое? Это память Нокса не дает мне ничего изменить?
Никакого ответа. Я перебираю все свои воспоминания: наши ссоры, надежды, провалы, подвиги, наш безудержный смех… Мне так не хватает этого старого ворчуна, который без спроса вселился в моего медведя…
– Пожалуйста, Лео, ответьте…
Тишина. Он предупреждал меня в своем последнем сообщении:
Теперь твоя ручка станет нашей единственной связью, единственным посредником, единственной возможностью тебе помочь, если ты поймешь, как ею пользоваться.
Но ручка не работает, и медведь, который полностью перевернул мою жизнь, теперь просто кусок неодушевленного плюша.
На этот раз я совершенно один. А в двух шагах отсюда, в камере Министерства госбезопасности, находится тот, кто виновен в создавшейся ситуации, человек, который разрушил наши жизни и мешает мне их восстановить. Я должен сделать еще одну попытку, пусть она и кажется безумной.
Ко мне подходит Лили Ноктис и с деланым равнодушием спрашивает, касаясь витрины кроваво-красными ногтями:
– Есть новости от Пиктона?
Я смотрю на женщину, укравшую у меня отца. Сегодня она выглядит особенно отвратительно в этом платье, словно сшитом из кусочков пазла. Я отвечаю тем же тоном:
– Есть новости от вашего брата?
Лили выпрямляется, готовая к обороне, и с легким раздражением говорит:
– Оливье Нокс ожидает суда в одиночной камере. А в чём дело?
Не раздумывая ни секунды, я бросаю:
– Мне надо его увидеть.
Она никак не реагирует, только сжимает губы.
– Что ты от него хочешь?
– Его же приговорят к смертной казни.
– Разумеется, за государственную измену. На электрическом стуле в прямом эфире во время вечерних новостей. Тебе это должно быть приятно, разве нет? Ты ведь чуть не погиб из-за него.
Я делаю вдох и начинаю импровизировать:
– Ну конечно. Но я хочу всё ему простить. Иначе начнется такая же катавасия, как с Пиктоном.
Лили внимательно смотрит на меня.
– Ты боишься, что Оливье будет преследовать тебя с того света и вымаливать прощение?
– Жутко боюсь.
Госпожа министр задумчиво кивает, но вид у нее несколько озадаченный. Кажется, она проглотила мою наживку. Еще бы, я ведь очень убедительно напустил на себя хмурый и озабоченный вид.
Щелкнув пальцами, Лили подзывает министра госбезопасности, и тот немедленно подбегает. Всё еще встревоженный угрозами, прозвучавшими в речи моего отца, он с готовностью спрашивает, чем может быть полезен.
– Джек, наш друг Томас хотел бы поговорить с моим братом, вы провóдите его?
Серьезность этой просьбы, кажется, совсем не удивляет коротышку-министра с мордочкой куницы. Он надувается от важности.
– С удовольствием, Лили.
Она забирает у него пульт управления президентским креслом и добавляет:
– Оставьте их одних, если Томас попросит. Я беру на себя всю ответственность.
Эрмак приподнимает одну бровь и поворачивается ко мне:
– Не угодно ли вам следовать за мной, молодой человек?
Идя за ним, я встречаюсь взглядом с отцом. И то, что я вижу, меня поражает. Отец смотрит на меня внимательно, с тревогой и даже как будто пытается подбодрить. Он опускает веки в знак того, что мы с ним заодно, как бы напоминая, что он – рядом и при возникновении малейшей проблемы с этими людьми я могу на него положиться. Значит, он делает всё это ради меня? И держится за власть, чтобы обеспечить мне безопасность, нейтрализовать моих преследователей, превратить их в коврик под моими ногами? Значит, он не забыл свои идеалы и не ослеплен успехом? Не продал душу, а просто отдал в залог? Ради меня.
Потрясенный этой догадкой, которая всё меняет, я машинально вхожу за министром госбезопасности в лифт, потом иду за ним по коридору и спускаюсь в подвальный этаж шестого отдела. Я был здесь месяц назад, когда меня арестовали и устроили пытку страхом, – но сегодня мы с Ноксом поменяемся ролями.
9
В шестом отделе нет ни души. Перед каждой дверью, каждой решеткой, каждым тамбуром, разделяющим отсеки, Джек Эрмак встает на цыпочки и подставляет череп под сканер. Наконец он открывает дверь в зал управления. Мы входим. Сразу включается свет и начинают гудеть кондиционеры. Прозрачная панель управления плавно поднимается к мозаике экранов. Пятьдесят мониторов следят за каждым движением изолированных в своих одиночных камерах особо опасных заключенных, которые спят, едят, мочатся или плачут.
– Этаж премиум, – комментирует Джек Эрман. – Предназначен для высокопоставленных чиновников, предавших национальные интересы.
Он садится за пульт, открывает на экране меню «Заключенные», легким касанием выбирает Оливье Нокса. Один клик, и на центральном мониторе появляется крупным планом бывший министр энергоресурсов. Странно видеть одетым в оранжевую тюремную робу того, кто еще две недели назад был самым могущественным человеком в стране. Я стараюсь подавить неуместное волнение, которое испытываю, глядя на него. Это даже хуже, чем жалость. Что-то вроде чувства солидарности и возмущения, которым нечего делать в моей голове.
