– Да, тебя не проведешь. И все же не надо так драматизировать.
– А кто этим будет заниматься, если не я?
Впрочем, она была права.
Я брюзжал еще и потому, что терял внимание. Замечал все меньше вокруг себя.
Озорной Дождь уже целую вечность смотрела в проем. По ее юкате ползали непонятные фигуры. Татуировки на лице кружились. Извивались цветные пряди в волосах. Наконец она произнесла:
– За мной.
Понятно. Добравшись до желанной цели, она испугалась не меньше охотниц.
Сразу за воротами оказался склад, где хранились аккуратно уложенные вяленое мясо и овощи: лук, чеснок, картофель и репа. Хозяева даже не думали о возможной войне, руководствуясь в планировке исключительно своим удобством.
Внутри было светло. Не от факелов, не от магии. Источниками света служили голубоватые огоньки в настенных канделябрах. Я был не прочь взглянуть на них поближе, но Озорной Дождь не хотела терять времени.
– Эти огни здесь повсюду, – сказала Светлячок. – Они странные. Не гаснут и не пахнут маслом или жиром.
Мы отстали. Я прошептал:
– Тебе не кажется, что мама волнуется?
– Еще как. Она до смерти напугана. Не знаю почему. Может, так и должно быть.
– Что значит «должно быть»?
– Здесь очень-очень-очень странно. Сам увидишь.
Там действительно было очень-очень-очень странно.
По дороге я вдруг понял, что Озорной Дождь знает, куда идти. Она, а не Баку вела нас. Мы покинули склад, поднялись по лестнице мимо пустых кухонь и оказались в помещении, которое в обычных замках называется парадным залом.
Мы стояли на платформе, на три фута возвышавшейся над полом, – непонятное архитектурное решение. Платформа была в форме полумесяца, двадцати футов шириной, и с каждой стороны имела ступеньки.
Когда мы с Баку подошли, Озорной Дождь уже двинулась вниз. Куро и Широ неотступно следовали за ней, держась за руки. Все трое были словно зачарованы.
Я их в этом не винил.
Парадный зал был освещен десятками бледно-голубых огоньков. Естественный свет проникал лишь сквозь редкие высокие окна.
Зал был невелик, приблизительно восемьдесят на пятьдесят футов. Почти без мебели. По обе стороны – ведущие наверх лестницы. Этажей здесь было много.
Самыми удивительными, необычными, странными оказались люди.
В зале их сгрудилось более сотни. Все они были очень-очень-очень… Ну, вы поняли.
Шин и вернувшийся в образ кота Анко рассадили их на полу и скамьях. Воскресители сразу бросались в глаза – это были мужчины, раненые и убитые. Трое, что пострадали меньше других, в ужасе таращились на нас.
Светлячок прошептала на теллекурре:
– Поняли, что пробил их час.
Похоже на цитату. Я решил не придавать этому значения. Куда удивительнее было то, что я понял сказанное ею.
Я насчитал девятерых мужчин, восемь из которых точно были воскресителями. Остальные – женщины. Много женщин, и все, кроме двух, – точные разновозрастные копии Озорного Дождя. Некоторые – старше Куро и Широ, некоторые – совсем младенцы. Несколько старших девушек были беременны. Возможно, не только они.
В отличие от Отряда, воскресители с ними не церемонились.
Я почувствовал, как моя жена впадает в ярость.
Их час пробил. Воистину.
Теперь понятно, почему охотницы так себя вели, когда мы впервые облетели крепость. Здесь живут сотни их сестер.
Я подозревал, что старших вернули сюда после того, как Отряд начал облаву на Тидэс Эльб.
На нас таращились сотни глаз.
Вокруг Озорного Дождя плясали тени, похожие не те, что отбрасывает пламя свечи. Звезды покрыли всю поверхность ее юкаты, каждую складочку. Татуировки напоминали змеиный клубок.
Все девочки смотрели разинув рот. Ошеломленные. Недоумевающие.
Но я не почувствовал в них ни малейшего страха.
Отличались только две девушки в облике Тидэс Эльбы. Одна – взрослая, другая – ровесница Куро и Широ. А может, и не ровесница. Различие было скорее эфемерным, чем конкретным. Между ними стоял сгорбленный старик, похожий на них, только смуглее и костлявее.
Если не считать дыхания и шарканья ног, в зале царила тишина. Ни у кого не находилось слов. Пауза тянулась и тянулась: каждый ждал, что будет дальше.
Человек-гриб уподобился статуе. Ему хотелось, чтобы его не замечали. Хотелось получше запечатлеть все в памяти, чтобы хватило времени записать, когда будут доступны бумага и чернила.
Вдруг старшая Тидэс Эльба переменилась. От угрюмого безразличия не осталось и следа; она выпрямилась и сосредоточилась, глядя на Озорной Дождь. Ее губы растянулись в широкой улыбке.
– Конеко! – вскрикнула она. – Ты вернулась! Ты наконец вернулась!
Она бросилась к нам.
Точнее, к Озорному Дождю.
Озорной Дождь спустилась с платформы на пол и крепко обняла старую, дряхлую девушку-подростка:
– Лаисса! Лаисса! Да, я вернулась! Спустя столько лет!
Они как будто принялись пританцовывать, не двигая при этом ногами.
Рыжеволосая девушка сказала:
– Котенок, Папа умер. Я так плакала. Вон тот мужчина – мой сын Бесценный Жемчуг. Плохие люди заставляли нас делать новых меня и тебя.
– Теперь все позади, Лаисса. Ты в безопасности. Никто тебя не обидит.
Они говорили на теллекурре, но я понимал каждое слово. Что со мной случилось? Почему? Вряд ли это навсегда. Я жалел, что не взял с собой пера и бумаги, ведь на моих глазах происходило то, чего моя жена не позволит запомнить, пусть ей и хотелось, чтобы я все это увидел.
Где-то, каким-то образом одна женщина использовала одного мужчину, чтобы обосновать то, во что ни он, ни она не верили до конца. И это «где-то» было прямо здесь, посреди невероятной крепости.
– Светлячок, ты понимаешь, что происходит?
– Не совсем. Мама не только от тебя многое скрывает. От нас тоже. Но кажется, это ее сестра.
– Правда? Сестра, которая провела в заточении сотни лет, в то время как Озорному Дождю не исполнилось еще и двадцати одного?
Нет. Подождите-ка. Не ей, а Тидэс Эльбе… или нет?
Светлячок жалась ко мне, как будто моя рука была для нее спасительной соломинкой, и тихо плакала. Она прошептала на теллекурре что-то вроде:
– Скоро наступит конец.
К нам подошли костлявый старик с младшей девушкой. Старшая Тидэс Эльба повторила:
– Это мой сын. Когда ты сбежала, он только родился.
– Я помню. Похож на Папу.
