– Значит, все это способно исчезнуть, – подытожил Гонт. – В любой момент. И каждая наша мысль может оказаться последней.
– Зато мы хотя бы мыслим, – заметила Неро. – Потому что не спим. – Она указала сигаретой на обтекаемый черный силуэт, рассекающий волны в паре сотен метров от вышки. – Смотри, дельфины. Любишь дельфинов, Гонт?
– Кто же их не любит!
Работа, как он и предвидел, оказалась не очень обременительной. Никто не ожидал, что он сразу приступит к выявлению неисправностей, поэтому он лишь выполнял составленный Неро график ремонтов: пойти к такому-то роботу, выполнить такие-то действия. Все просто: ремонт без отключения робота или доставки его в мастерскую для разборки. Обычно от Гонта требовалось лишь снять панель, отсоединить пару разъемов и заменить деталь. Зачастую самой трудной операцией было как раз снятие панели – инструменты плохо справлялись с заржавевшими креплениями. Толстые перчатки защищали руки от острого металла и холодного ветра, но они же делали пальцы слишком неуклюжими, поэтому в конце концов он стал работать голыми руками. К концу девятичасовой смены покрытые ссадинами и царапинами пальцы так дрожали, что он едва держался за перила, возвращаясь в тепло помещений. Болела спина – он часто наклонялся, когда снимал панели, к тому же приходилось таскать громоздкие детали. Колени ныли из-за многочисленных подъемов и спусков по лестницам. Роботов, нуждающихся в проверке, было много, и почти всякий раз оказывалось, что он не прихватил нужный инструмент или деталь, и приходилось возвращаться на склад, рыться в ящиках с покрытыми смазкой запчастями, заполнять бумаги.
В свой первый рабочий день он не успел сделать запланированное количество ремонтов, что лишь увеличило его норму на следующий день. К концу первой недели отстал от графика почти на день и настолько вымотался, что сил хватило лишь добрести до столовой и жадно съесть что-то, приготовленное из водорослей. Он ожидал, что Неро будет разочарована его неповоротливостью, но она, проверив результаты, не стала упрекать.
– Начинать всегда тяжело, – сказала она. – Но скоро ты приноровишься и будешь брать нужные инструменты и запчасти, даже не задумываясь.
– И как скоро?
– Через недели. Или месяцы. У каждого свой срок. Потом, конечно, загрузим тебя более сложной работой. Диагностика, перемотка моторов, ремонт печатных плат. Ты знаком с паяльником, Гонт?
– Нет.
– Ну, раз ты сделал состояние на проводах и металле, то не побоишься испачкать руки, верно?
Гонт продемонстрировал ей потрескавшиеся ногти, ссадины, царапины и въевшуюся в пальцы грязь. Ему с трудом верилось, что это его руки. К тому же у него появились незнакомые прежде боли в предплечьях: мышцы постоянно напрягались от подъема и спуска по лестницам.
– Уже не побоялся, – сказал он.
– Ты справишься, Гонт. Если захочешь.
– А куда деваться? Менять решение поздно.
– Согласна. Да и какой смысл его менять? Все лучше, чем возвращаться в ящик.
Прошла неделя, затем вторая, и жизнь начала меняться. Это происходило незаметно, исподволь. Однажды он устроился с подносом за пустым столиком и неторопливо приступил к еде, и к нему подсели двое. Они ни слова не сказали, но все равно это был добрый знак: люди перестали чураться Гонта. Неделю спустя он рискнул сесть за уже занятый стол, и никто не возразил. Немного подождав, он даже представился и в ответ услышал имена нескольких смотрителей. Они не пригласили его в свой круг, не поприветствовали как одного из своих, но начало было положено. Через день или два крупный мужчина с кустистой черной бородой даже обратился к нему:
– Говорят, ты завалился спать одним из первых, Гонт?
– Правильно говорят.
– Должно быть, хреново тебе приспосабливаться ко всему этому.
– Еще как!
– Я даже удивился, что ты до сих пор не сиганул в море.
– И не лишился роскоши человеческого общения?
Бородач не рассмеялся, но все же едва заметно улыбнулся. Гонт так и не понял: то ли собеседник оценил шутку, то ли его позабавила неприспособленность новичка, но это было хоть какой-то человеческой реакцией.
Обычно Гонт слишком уставал, чтобы думать, но по вечерам здесь были доступны всевозможные развлечения. Имелась большая библиотека из отсыревших и пожелтевших книг в мягких обложках – хватило бы на несколько лет усердного чтения. А также музыкальные записи и фильмы для тех, кого они интересовали. Были игры, спортивные снаряды, музыкальные инструменты, да и возможность для неторопливых дискуссий и дружеского трепа. В небольших количествах был доступен и алкоголь или некий его эквивалент. Если же кому-то хотелось уединиться, то возможностей для этого хватало с лихвой. А в довершение всего тут практиковались дежурства – или наряды, по армейской аналогии: люди работали на кухнях и в лазаретах, уже выполнив обычную дневную работу.
Бывало, с других вышек прилетали вертолеты, и тогда лица вокруг менялись. Однажды Гонт спохватился, что уже давненько не встречает того крупного бородача, зато появилась незнакомая молодая женщина. Спартанская жизнь на платформе во многом была похожа на монастырскую или тюремную, но как раз по этой причине следовало радоваться малейшим отклонениям от рутины. Единственное, что здесь всех объединяло и собирало вместе по вечерам в столовой, – ежедневный отчет, передаваемый по радио с других вышек Патагонского сектора, а иногда и с более далеких мест. Это были короткие, во многом непонятные для него послания, звучащие с чужеземными акцентами.
Гонт знал, что двести тысяч живых душ – это смехотворно мало для населения планеты. И одновременно это намного больше числа людей, с которыми он теоретически мог познакомиться или чьи имена хотя бы мог запомнить. Сотня или около того работников в его секторе – это население деревни, но для рядового смотрителя это и есть человечество; другого он не знает. И так продолжалось из века в век. В каком-то смысле этот мир «спален» и их обслуги оказался именно тем, к чему был наиболее приспособлен в результате эволюции разум Гонта. А мир с восемью миллиардами людей, с городами, супермаркетами и аэропортами являлся аномалией, историческим курьезом, и для этого мира Гонт не годился изначально.
И хотя он не чувствовал себя счастливым даже наполовину, но отчаяния и горечи заметно убыло. Община будет принимать его медленно, иногда осаживая и даже отталкивая, когда он допустит ошибку в работе или общении. Но Гонт не сомневался: рано или поздно он станет здесь своим, полноправным членом команды, и тогда придет черед кого-то другого ощущать себя новичком.
Возможно, он и потом не обретет счастья, но, по крайней мере, достигнет какой-то устойчивости и готовности до конца жизни играть по четким правилам. Он будет что-то делать, каким бы бессмысленным это ни казалось, – чтобы продлить существование человеческого рода и Вселенной, которую люди называют домом. А кроме того, обретет самоуважение, зная, что выбрал трудный путь, хотя мог выбрать легкий.
