– И это ему удалось. Как бы то ни было, сейчас о случившемся знают только двое: вы и я. Вопрос стоит так: что нам делать с этим знанием?
Нет ли здесь не замеченной мною ловушки?
– Вы много лет этим занимались, складывали картину по кусочкам, докапывались до истины. Нашли меня, установили мою причастность. Что ж, примите поздравления. Вы правы: я сообщница. Но как быть с тем, что я не знала, в какое преступление вовлечена? Администрация не откроет дело, поскольку настоящий виновник отсутствует. Вы не можете меня выдать.
– Вообще-то, могу. Но будет ли это правильно? – Ингвар задумчиво рассматривала свои ботинки. – Моя новая карьера сложилась удачно, стыдиться мне нечего. Я много работала, получила свою долю успеха. Правда, это были негромкие дела, так что мое имя в истории не останется.
– Но сейчас-то? – возразила я. – Если заявите о моей роли, прославитесь.
– И вас прославлю заодно, – кивнула Ингвар. – Подумайте вот о чем, Лоти: все, что вы сделали, каждый камень, над которым поработали, ваше творчество в целом – ничто по сравнению с головой Давида. А голова Давида – ничто по сравнению с кольцами Нептуна. Вы совершили акт волшебства; вы создали чудо. Это недоступно ни Иннингу с Тарабулусом, ни кому бы то ни было еще. И это единственное гениальное творение за всю вашу жизнь. – Тут в голосе Ингвар зазвучало благоговение. – Но вы никому об этом не расскажете. Не посмеете даже туманно намекнуть – до самого смертного часа. Ни почестей, ни славы. А у меня только хромота и собачья лямка второй профессии. Сможем ли мы так жить, вот вопрос.
– А если я за себя отвечу «нет»?
– Ваше имя станет известным.
– Имя преступницы, засаженной Администрацией в какую-нибудь кутузку?
Ингвар пожала плечами – дескать, какой пустяк:
– Кто-нибудь другой не раздумывал бы ни секунды. Творческие люди даже на смерть идут ради шанса прославиться. А вам достаточно лишь признаться.
– Ну а вы?
– Я раскрыла тайну гибели Наяды. Привлекла к ответственности единственного оставшегося соучастника. Я тоже получаю свою долю удовлетворения.
– Только удовлетворения?
– Еще и беспокойства. Как я сказала, если правда всплывет наружу, она понравится не всем.
Я укоризненно покачала головой: Ингвар слегка разочаровала меня тем, что дала слабину.
– Так говорите, у меня есть выбор?
– Выбор есть у нас обеих. Думаю, нужно заключить соглашение. Если одна будет тянуть, а другая упираться, ничем хорошим это не кончится.
Я снова взглянула на Нептун: кольца, вихри, меланхоличная синяя ширь… И подумала о звезде, что сияла несколько секунд в созвездии Печь. Свет корабля, гибнущего в беззвучном взрыве субатомной энергии. Говорят, стремясь обогнать другие вакуумники, он развил запредельную тягу. Кто-то хотел первым застолбить облако Оорта. Жаждал славы…
Еще я слышала, что выживших не было. Катастрофу засвидетельствовали машины. Ну, еще немногие люди, чей взгляд в тот момент был случайно обращен к созвездию Печь.
– А ведь слава была бы что надо, – сказала я.
– Это так, – кивнула Ингвар.
– Мое имя гремело бы в веках. Как имя Микеланджело.
– Верно, – опять согласилась она. – Но Микеланджело мертв. Сомневаюсь, что ему теперь не все равно. – Ингвар похлопала по туловищу ладонями. – Что-то холодновато. Тут неподалеку неплохой бар, и в нем нет камнерезов. Как насчет посидеть там, потолковать об искусстве?
Во многих моих произведениях речь идет об искусстве и деятелях искусства. Рискуя впасть в упрощенчество, скажу, что я об этом думаю. Я абсолютно убежден, что мой мозг создан для искусства, а не для науки. Я никогда не дружил с числами, и язык математики очень редко казался мне родным. Были планы после школы заняться иллюстративной живописью или литературным творчеством. Но в науку меня потянуло сильнее, я научился преодолевать мои аналитические ограничения и отложил искусство в долгий ящик. Я стал астрономом. Думаю, вполне естественно, что интерес к визуальному выражению однажды проснулся и стал просачиваться в мою прозу, хотел я того или нет. И этот рассказ о неудачной работе над скульптурой – тот самый случай.
Травмокапсула
Сознание возвращается ко мне в отсеке: он вроде душевой кабины, положенной на бок. Я лежу навзничь на поверхности с мягкой обивкой. Вокруг, на расстоянии вытянутой руки – белоснежные стены. Они загибаются и переходят в гладкий потолок с заглублениями и люками. Из отверстий змеятся трубки и кабели. Жужжат насосы, шипит и гудит вентиляция. Прямо надо мной с потолка смотрят глаза стереоскопической камеры.
Я дергаюсь: хочется поднять голову и хорошенько себя оглядеть. Защитную экипировку с меня сняли. На мне была экзоброня, а сейчас только легкий сетчатый костюм, и тот основательно изодрался. Я пытаюсь осмотреть конечности, но чьи-то руки осторожно возвращают меня в горизонтальное положение. Они торчат из отверстий у меня над грудиной, словно тянутся снаружи.
Руки совершенно нормальные, человеческие, в зеленых хирургических перчатках.
– Лежите спокойно, сержант Кейн, – велит женский голос. – Без паники. Все будет хорошо.
– Что… – начинаю я.
– Вот и отлично. Вы слышите нас и понимаете. Это обнадеживает. Вы и разговаривать способны. Это тоже обнадеживает. Но сейчас позвольте говорить мне.
Похоже, меня чем-то накачали, потому что спорить не хочется.
– Ладно.
Из-за панели выдвигается экран. На экране женское лицо. Зеленая медицинская форма, черные волосы, убранные под шапочку. Женщина смотрит прямо на меня, лицо ее до неприятного близко, губы шевелятся.
– Сержант, вы ранены.
Я растягиваю губы в улыбке:
– Да ну?!
Случившееся вспоминается не целиком, а урывками. Разведоперация с глубоким внедрением пошла не по плану. Я и еще двое… Их имена я сейчас вспомню. Патрульные дроны над головой. Вражеские мехи слишком близко. Силы, брошенные на подкрепление, слишком рассредоточены и нам не помогут. Окно эвакуации рассекречено. План операции выглядел не так.
Белая вспышка импульсной бомбы, разрывающая голову взрывная волна.
– Врача! – кричит кто-то.
Кто-то с голосом, очень похожим на мой.
– Вам повезло. Один из наших роботов-санитаров добрался до вас вовремя. Задействовал травмокапсулу и занес вас в нее. Таким образом, вы в капсуле. Она бронированная, с автономным энергоснабжением и способна поддерживать в вас жизнь до открытия эвакуационного окна. Санитарный модуль зачистил зону и создал эффект исключенного объема вокруг вашей капсулы.
Во рту пересохло. Теперь я примерно понимаю, где нахожусь, зато появляется ощущение, что с моей головой что-то не так.
– Когда… – начинаю я. – Сколько ждать… эвакуации?
