Тем временем санитарный модуль не ослабляет бдительности: то и дело поднимает руку и палит в небо из плазмопушки. Порой из-за облаков падает дрон. Большинство мехов наши, но изредка я замечаю и вражеские. Они здесь.
Ну, я увидел достаточно. Теперь ясно: лапшу на уши мне не вешают. Проводить эвакуацию сейчас и впрямь было бы самоубийственно.
Следовательно, если доктор Аннабель В. Риот права насчет кровоизлияния в мозг, мне действительно нужно лечь под нож.
Я смещаю ракурс обратно в капсулу. Поле боя стирается. Вместо него – снова белые стены, шипение и гул добросовестной системы жизнеобеспечения. Бестелесные руки, тянущиеся сквозь стены.
Я даю Аннабель согласие. Приступайте, устраните кровоизлияние.
А потом вытащите меня из этого ада.
Я прихожу в сознание. Первой приходит мысль, что я в безопасности, я вернулся в Татьяну-Ольгу. Я знаю это, потому что я больше не в травмокапсуле. Нет, вообще-то, я по-прежнему в капсуле, с такими же белыми стенами, как у первой.
Это не может быть первая капсула: в ней не хватило бы места. Я уверен, потому что в эту капсулу втиснули еще одно тело, еще одного раненого солдата, чего в первой капсуле не смогли бы сделать. Очевидно, пока я был в отключке, пока меня оперировали, КХ-457 провел эвакуацию. Меня поместили в капсулу побольше, пока не найдется окно у нейрохирурга, или с кем там они договорились. Скоро начнутся улыбки и приветствия: «Добро пожаловать домой! Ты выполнил задание на отлично!»
Интересно, что случилось с моим соседом по капсуле?
А потом я вдруг осознаю, что сквозь изоляцию капсулы и фоновый гул медицинских систем периодически слышатся «голоса» импульсных бомб и плазменных пушек. Либо линия фронта значительно приблизилась к Татьяне-Ольге, либо я еще не дома.
– Майк, вы меня слышите?
– Да.
Аннабель сглатывает.
– Новости в основном хорошие. Кровоизлияние мы остановили, чему я очень рада.
– Не нравится мне это «в основном». Почему здесь еще один солдат? Почему вы переместили меня в капсулу побольше?
– Вы в той же капсуле, Майк. Мы вас не перемещали. Вы в той же самой капсуле, где были, прежде чем я ввела вам общий наркоз.
Лежать вдруг становится неудобно, и я пробую повернуться на бок. Получается не очень, зато, кажется, мой молчаливый сосед повернулся точно так же, как я, – словно нас склеили.
– Говорю вам, здесь есть кто-то еще.
– Ясно… – Аннабель на секунду удаляется, что-то шепчет коллеге, потом возвращается ко мне. – Это… вполне ожидаемо. Майк, у вас повреждена правая лобно-теменная область мозга. Частью это спровоцировано кровоизлиянием, частью – нашим вмешательством. Хочу подчеркнуть, что реально осуществимых вариантов у нас не было. Если бы не операция, этот разговор вообще не состоялся бы. Сейчас у вас галлюцинация – ощущение себя вне тела, вызванное дефицитом ингибиторных систем, обеспечивающих нормальную работу зеркальных нейронов. На самом же деле вы один в капсуле. Поверьте мне на слово.
– Так же, как поверил заверениям, что операция пройдет без осложнений?
– Результат нужно считать успешным. Вы по-прежнему с нами и в стабильном состоянии.
Я снова пытаюсь пошевелиться, но голову словно тисками зажало. Не сказать, что больно, но приятным это ощущение точно не назовешь.
– Это можно исправить или оно навсегда?
– Исправить можно почти все. Кстати, можно попробовать обходные маневры, пока вы в капсуле. Во время операции я поставила нейронные зонды в стратегически важных зонах. Во-первых, они дают мне гораздо лучшее представление о происходящем по сравнению с нечетким изображением, которое передает сканер самой капсулы. Во-вторых, они позволяют провести экстренное вмешательство.
Моя астральная проекция до сих пор меня пугает. Соседнее тело дышит вместе со мной, но кажется мертвым, как придаток, которому пора бы уже высохнуть и отвалиться.
Нет, ослаблять внимание нельзя!
– О чем это вы?
– Существуют неплохие карты нейронной цепи, отвечающей за ваши внетелесные переживания. В настоящий момент сигналы не доходят куда следует, – из-за кровоизлияния. С помощью зондов, которые я поставила, мы сможем обойти это препятствие. Считайте их закороткой в вашем мозгу. Если желаете, я попробую вернуть вам нормальное ощущение своего тела.
– Вопрос все тот же: зачем приводить меня в сознание, если операция не завершена?
– Ответ все тот же: мне требуется ваше согласие. И еще – ваша субъективная оценка результата. Я сказала, что существуют неплохие карты нейронной цепи, но существуют и индивидуальные особенности, и стопроцентной уверенности в исходе того или иного вмешательства у нас нет.
– Другими словами, вы палкой взбаламутите мне мозги и посмотрите, что выйдет?
– На деле все чуть более наукообразно. Результаты вмешательства полностью обратимы, и, если есть возможность понизить уровень дистресса, небольшой риск кажется вполне приемлемым.
– Нет у меня никакого дистресса.
– Ваше тело утверждает обратное. Гормоны стресса на критически высоком уровне. Кожно-гальваническая реакция зашкаливает. Центр страха светится, как футбольный стадион. Но это понятно, Майк. Вы в зоне боевых действий, да еще с тяжелым ранением. Вы живы, лежите в высокотехнологичном гробу, а вокруг бушует война. В подобной ситуации любой был бы взвинчен и напуган.
Аннабель права: я взвинчен и напуган, да и делить капсулу со своим астральным телом совершенно не хочется – но на миг боевой дух пересиливает все тревоги.
– Еще раз покажите мне, что творится снаружи.
– Майк, незачем беспокоиться о том, что от вас не зависит.
– Покажите, Аннабель!
Она негромко чертыхается, а я снова оказываюсь за пределами капсулы – смотрю, словно в перископ, на внешний мир через выдвижную камеру, установленную снаружи.
Поворот на триста шестьдесят градусов – я оглядываюсь по сторонам. Я по-прежнему там, где меня оставил санитарный модуль, по-прежнему за импровизированным кордоном из рваного камня и боевого утиля. Но похоже, я был в отключке не час и не два. Уже стемнело, инфракрасная подсветка камеры делает мир серо-зеленым. Лишь вспышки взрывов на горизонте и стробы в облаках позволяют оценить боевую обстановку.
Сколько длилась операция? Уверен, что дольше нескольких часов. Почему-то я совсем не чувствовал времени.
– Аннабель, пожалуйста, ответьте честно: как долго вы меня оперировали?
– Это не важно, Майк.
– Для меня важно.
– Хорошо. Восемь часов. Возникли осложнения, но вы выдержали. Разве не это самое важное?
– Восемь часов? И вы до сих пор на посту? Вы же говорили, что эвакуация ожидается в ближайшие шесть – двенадцать часов.
