Вот же липучка! Клянчит и клянчит, ноет и ноет. И с чего ему так приспичило?
– Извини, дружок, – говорю. – Самой нужен. Я без него не смогу ничего заработать, и тогда мы с дочкой останемся без пропитания.
Мальчишка совсем кроха, даже слов таких не знает, но все-таки до него доходит их смысл. Он срывается с места и убегает, лишь разок задержавшись, чтобы оглянуться. Когда я уйду на работу, что ему помешает залезть в морской контейнер и стянуть глаз? Но пока он ни в чем подобном не замечен. Да и есть в его мордашке что-то такое, внушающее доверие.
В лагере беженцев честность ценится выше всего. Правда, никто не называет это место лагерем беженцев, официально оно «База обеспечения трудовых ресурсов и перемещенных лиц». Я тут шесть лет прожила. Моей дочке двенадцать; внешний мир она почти забыла. Юнис славная девочка, учиться любит, ну да что проку здесь от той учебы? Мы обе достойны лучшей доли. Пракаш обещал: если накоплю достаточно квалификационных баллов, нас переселят.
Я верю Пракашу. Да и как тут не поверить…
Сижу на матрасе в контейнере. Двери сняты, в стенках прорезаны дыры. В углу с потолка свисают китайские колокольчики – куски помятых алюминиевых стоек от палатки. В безветренный день они молчаливы, как сталактиты.
Инструментарий виртинга у меня скуден. Это глаз, линзы, наушники и футболка. Все дешевое, секонд-хенд. Кладу глаз на обувную коробку, настраиваю – должен замигать фиолетовый значок. Готово. Надеваю наушники. Футболка – ультрамаринового цвета, с китайским слоганом и счастливыми плещущимися дельфинами – слишком тесная для взрослой женщины, но датчики поворачивания экрана и постурального контроля исправны.
Включаю виртинг. Линзы уносят меня из реальности в глобальное рабочее пространство.
– Добрый день, Пракаш, – здороваюсь.
Его голос разом и близок, и далек:
– Что-то ты припозднилась, Соя. А для тебя была парочка интересных нарядов.
Подмывает извиниться, но я благоразумно молчу. Какой смысл оправдываться перед этим человеком? Нынче утром я дважды ходила за чистой водой, потому что в нашу зону пробрались какие-то негодники из соседней, пытались украсть воду, но только сломали насос.
– Что-нибудь наверняка осталось.
– Ну да, – рассеянно отвечает Пракаш. – Давай посмотрим.
Если бы Господь был мухой, это бы происходило внутри Его головы. Я облеплена тысячью непрестанно меняющихся фасет. Каждая представляет наряд на выполнение определенной работы. Фасеты одна за другой расширяются и сужаются, это Пракаш выдает предложения. Тут и описание задачи, и размер вознаграждения, и требуемый набор навыков, и возможная степень повышения квалификации. Одна за другой фасеты спархивают с меня, как птицы с насеста.
– Дорожный ремонт! – заявляет Пракаш с такой торжественностью, словно эта перспектива должна меня окрылить. – В центре штата Лагос. Тебе не в новинку.
– Нет уж, спасибо. С такой работой мартышка справится, да и платят гроши.
– Мытье окон. Частный художественный музей в Каире. Там сломался штатный робот, а завтра торжественное открытие.
– Окна я когда-то мыла… в незапамятные времена.
– Сложный ты все-таки клиент, Соя. Нельзя быть такой переборчивой. – Долгий носовой выдох, со свистом, как из проколотого колеса. – Ладно, глянем, что еще у нас имеется. Биорекультивация в Черном море. Уход за системами контроля и сдерживания цветения водорослей.
Другими словами, выковыривать слизь из насосов.
– Дальше.
– Гибралтарский мост, подводная инспекция. Восьмичасовая смена, приличная тарифная ставка, самый верх твоего квалификационного уровня.
– Но я должна через три часа забрать из школы дочку. Найди что-нибудь покороче.
Тяжкий страдальческий вздох.
– Ремонт волновой стенки на адриатическом побережье. Обрушилась ночью при шторме. Четыре часа, хороший гонорар. Заказчики требуют срочной починки.
– Мне нужно позвонить. – Я надеюсь, что кто-нибудь заберет Юнис из школы.
– Не тяни, ладно?
Я возвращаюсь к Пракашу и успеваю получить забронированный для меня наряд. Вкалывать буду не одна – на Адриатическом море случилась локальная катастрофа, и сотни роботов, гражданских и военных людей уже восстанавливают защитные сооружения. Задача не из мудреных, с такой и ребенок бы справился, имей он силу ста взрослых. Надо перемещать каменные блоки, разбрызгивать быстротвердеющий цементный раствор.
Позже я узнала, что при обрушении стены утонуло пятнадцать человек. Мне их, конечно, жаль, сердце ведь не камень. Но если бы они не погибли, не видать бы мне этой работенки как своих ушей.
Заканчиваю поздно. Звенят колокольчики – значит, потянуло ветерком. А все равно жара как в печи. Жутко хочется пить, болит спина – я ведь каждый день ношу воду.
На другом краю поселка гудят ночь напролет дизельные генераторы. Отдыхаю, слушаю колокольчики. Их хаотичный перезвон наводит на мысли о трудящихся в мозгу нейронах. Работа разума, нейронаука – интереснейшие темы. Дома, в Дар-эс-Саламе, у меня были амбициозные планы. Я хотела стать врачом.
Встаю с матраса, разминаюсь, выгоняю из тела немоту. Иду за Юнис. Вдруг слышу шум – какая-то свара возле одной из больших общественных палаток. Здесь такое случается часто и обычно меня не касается, но я предпочитаю быть в курсе.
Слышу оклик:
– Соя!
Это Бусуке, моя подруга; у нее два сына.
– За Юнис не волнуйся, – говорит она. – Фанте пришлось уйти, но она передала девочку Рэметю. Выглядишь устало.
А как еще мне выглядеть?
– Что происходит?
– Ты еще не слышала? – Бусуке переходит на заговорщицкий шепот: – Поймали наконец гадину. Далеко не ушла – обожглась об электрическую ограду и спряталась. На рассвете побежала к воротам, надеялась проскочить, но ее сцапали.
Это что же, вор – женщина?
– Не хотела бы оказаться на ее месте.
– Говорят, мерзавку хорошенько отдубасили, прежде чем подоспели миротворцы. А сейчас вовсю спорят, нужно ли ее лечить.
– Для одной женщины много ли нужно лекарств?
– Вопрос принципа, – жестко отвечает Бусуке. – Вору – ни капли воды, ни ампулы антибиотика.
– Ну, не знаю. – Разговоры на тему воды – это не мое. – Пойду-ка я Рэметю разыщу.
– Ты такая трудяга, – хвалит Бусуке.
Как будто у меня есть выбор.
Наш лагерь – сущий лабиринт из модульных домов и палаток, и поначалу мне ничего не стоило тут заплутать, но теперь найду дорогу хоть с завязанными глазами. Над жилищами плывет Луна, от жары по ней гуляет рябь. Полная Луна сулит самые худшие беды, говаривала моя мать. Но я не суеверна. Это ведь просто камень, на котором поселились люди.
