Но она все равно принимала такие подарки. Отказываться было невежливо. Расчищала для них место, избавляясь от оружия и лишних элементов двигателя, выкидывала то, что сделалось ненужным.
Шли годы. Она вдруг осознала, что время для нее ускорилось. Ее схемы ветшали, убывала эффективность мозговых процессов. Она медленнее думала. Теряла нить, когда размышляла о чем-то сложном.
Она снашивалась, сбоила. Сказывались внутренние повреждения, которые так долго удавалось нейтрализовывать фабричным модулям.
И как ни парадоксально, именно тогда на Земле сызнова началась история.
Она ошибалась: остались не только машины. Были и люди, но они так долго держались особняком, что совершенно ни на что не влияли. И вот теперь люди оживились. Небеса понемногу исцелялись, и мелкие группы кочевников, оставив прибрежные города, отправлялись в бывшие зоны боевых действий.
Они ее заворожили.
Она изучала их миграции, прячась за облаками. Время от времени посылала вниз разведчиков, чтобы знакомиться с языками, изучать историю. Люди выходили из городов зимой, когда небо закрывали непроницаемые облака. Разумно. Из военных данных она знала, что уровень радиации в пустошах (люди прозвали их Безлюдьем) остается высоким. Даже зимой попадаются очаги – старые развалины, излучающие изотопы. Люди очень мало знали об этом. Они утратили все бумажные носители информации довоенного мира, не говоря уже об электронных архивах. Теперь люди полагались на устные рассказы о прошлом, на староведов.
«Это естественно, – сказал один из живших в ней разумов. – У нас сильна устная повествовательная традиция…»
Она узнала, что люди называют войну Часом, после стольких-то лет. Разумы внутри ее неумолчно спорили и рассуждали. «Те люди внизу – дикари». – «Нет, они стремятся вернуть былое величие». – «Нет, дикари – только взгляните на них».
В ее мозгу вспыхивали, возникая из ниоткуда, образы. Она видела белое здание в форме выброшенной на берег раковины; теперь на его месте развалины, в обломки закругленных стен бьются волны. Видела, как люди разграбили его.
«Дикари, – не унимался мертвый голос, – там, где они сейчас мочатся, я дирижировал симфонией…»
«Да к черту твою симфонию! Моя компания построила половину этих башен – только посмотри на них! Спинифекс вымахал до третьего этажа… В пентхаусах ютятся бродяги…»
«Сволочь буржуйская! Это вы, капиталисты, понаделали проклятых машин, которые все это учинили, или забыл?»
«Друг мой, одна из этих проклятых машин сохраняет тебе жизнь, почему – бог весть…»
Она закрыла свой разум, чтобы не слышать эти свары, но ей удалось лишь изолировать их, так что они теперь отдавались громким эхом. Понятно, почему мертвецы спорят. Они тоскуют, запертые внутри ее, – ведь внизу кипит жизнь. Она совершила ошибку, когда начала изучать кочевников и напомнила мертвецам об утраченной человеческой природе. Им снова хочется жить, а уцелевшие на Земле люди их озлобляют. Да, она это понимала, но ей это не нравилось. С фабричными модулями куда проще иметь дело. Машины никогда не знали другой жизни, только теплое спокойствие Безлюдья. Она спасла мертвецов, а теперь они набрасываются друг на друга, грызутся у нее внутри.
«Ты предаешь свой собственный вид…»
Она начала вычищать самых шумных, стирать эти личности из смарт-среды. Странное у нее возникало чувство, когда грозный голос запинался на середине фразы, постепенно смолкал на громкой ноте. Ей вспомнились городские огни, чьи отражения тускнели на шарике, который она весь день носила по Хохолку Какаду, и она поняла, что это воспоминание вне времени, сон внутри сна.
Она стерла людей, которые изобрели машины, подобные ей, и как раз собиралась стереть музыканта, но ее остановил приступ сострадания.
К тому моменту остальные, что-то заметив, умолкли. Теперь она чувствовала себя свободнее, легче. И знала, что так же чувствуют себя и они, личности внутри ее. У них появилось больше места для роста. Они все словно бы хором вздохнули.
«Прости, – сказали они. – Мы были эгоистами. Ты спасла нас от небытия, а мы не обращали на тебя внимания».
Она ответила, что понимает, но избавиться от тех, буйных, было необходимо.
«В юности, – сказала она, – я брала сильные умы, потому что сама была предназначена для войны. Но теперь мне не нужно, чтобы они управляли мной. Я взяла вас, потому что хотела воссоздать то, чем вы были когда-то, ради вас самих. Потому что надеялась учиться у людей».
«Но мы по-прежнему мертвы».
«Это я знаю. Но не знаю, как помочь вам вернуться к жизни».
Они зароились там, внутри, и спустя множество микросекунд обратились к ней:
«У нас есть ответ. Но тебе он может не понравиться».
Она вернула их в Безлюдье. Стояла зима, на небе низко висели серые облака, горизонт прошивали молнии. Они следовали за кочевым племенем. Это племя не возвращалось в города, а промышляло грабежом – нападало на бродячих торговцев, на искателей кладов. К тому моменту разумы внутри ее сформировали единую согласованную личность. Ее саму можно было назвать одним из аспектов этой личности, ее гранью. Они пользовались одной и той же смарт-средой (хотя к тому моменту это уже была нервная ткань на органической основе, благодатная почва, которую она создала с помощью наномашин, медленно преображая свои умирающие схемы). Если на одном и том же носителе существуют два или более разума, они неизбежно размываются и сливаются друг с другом, как кляксы на промокашке. Она была ими. Они были ею.
И у них появился план.
Кочевники были одной семьей. Вот уже почти сто тридцать лет она следила за их перемещениями по внутренней части континента. И почти столько же изучала их генетический профиль, брала пробы у представителей каждого поколения с помощью разведчиков – крошечных копий ее самой, не больше комара размером, которые могли отщипнуть крупинку кожи со щеки или высосать каплю крови из крошечной ранки.
Состояние этой семьи оставляло желать лучшего. Какое-то время она пыталась их лечить, вводила вирусы, которые незаметно, без их ведома исправляли генетические дефекты. Пыталась свести на нет сбои, вызванные постоянным кровосмесительством. Но у нее ничего не вышло – инструменты были слишком грубыми и не подходили для такой задачи. Один за другим люди внизу умирали.
Они понятия не имели, что происходит, знали лишь, что их дети не развиваются как положено.
Тогда они стали убивать детей. Она наблюдала в ужасе, уверенная, что любое ее вмешательство только ухудшит ситуацию. Убийства обставляли как ритуал, призванный умилостивить Небеса, ангелов смерти, которых они звали энолами. И это было самым странным – люди будто забыли, кто именно создал машины вроде нее. Быть может, все зашло еще дальше и это намеренное искажение памяти. Она подозревала, что в течение многих поколений люди подправляли передававшиеся из уст в уста рассказы о прошлом, выборочно забывали одно, меняли другое.
