Из сумрака что-то метнулось навстречу. Фотовспышкой запечатлелась перепуганная плоская морда в окружении белых мягких перьев. Крылья распростерты, как на анатомическом чертеже. Когти тянутся к ней.
Мойра дернула баранку, и сова пролетела мимо, шаркнув по боковому стеклу. Машина потеряла сцепление с дорогой, выскочила на обочину и сползать к берегу речки. Мгновение растягивалось; Мойра пыталась вернуть машину назад, на дорогу, но руки на рулевом колесе двигались как при замедленном воспроизведении видео. Она увидела речку: узкая ледяная лента, кое-где окаймленная серовато-черными пятнами камней. Страх сразу отхлынул: нет риска утонуть. Если даже не выдержит лед, глубина речушки – считанные дюймы. Машину на свалку, но…
И тут она увидела дерево. Старое, мертвое, высохшее. Его, наверное, последней сильной бурей снесло вниз по течению, но сейчас, застрявшее между камней, оно выглядело так, словно росло здесь тысячу лет.
Машина неслась к нему, заваливаясь на правый бок. Дерево приближалось, увеличивалось в размерах, и Мойра с тошнотворным ощущением неизбежности осознала, что острые сухие ветки пробьют окно с водительской стороны. Она успела издать тонкий, почти беззвучный крик ужаса, и машина столкнулась с деревом. Последнее, что запомнилось Мойре – как ветви толщиной в ее руку ломятся в окно, острые края касаются кожи.
Меньше часа спустя машину обнаружили полицейские. Им было трудно поверить, что Мойра отделалась царапинами. Все крупные ветви миновали ее, лишь заблокировали в салоне.
– Ну и везучая же вы! – сказал полицейский.
«Неистощимость» не стала сенсацией, когда была опубликована в «Interzone» – в самом последнем номере из вышедших при Дэвиде Прингле, как раз перед тем, когда бразды были переданы уважаемому Энди Коксу. Но меня этот рассказ по-прежнему не отпускает. В нем сформулирована идея, вытекающая из многомировой интерпретации квантовой механики, некоторое время не дававшая мне покоя. Вы можете посмотреть, как я подхожу к ней с разных сторон в «Ангелах праха», написанных за пять или шесть лет до «Неистощимости». Что мне нравится в «Неистощимости» – и что, похоже, осталось не замеченным читателями, – так это отсутствие в ней выраженной научной фантастичности. Это можно читать как вполне реалистичную историю о человеке, который всего лишь имел весьма специфическую систему верований.
Голубой период Зимы
Спустя неделю народ начал разъезжаться с острова. Зрительские трибуны вокруг бассейна пустели день ото дня. Большие туристские корабли потянулись обратно в открытый космос. Любители искусства, комментаторы и критики паковали чемоданы по всей Венеции. Их разочарование висело в воздухе над лагуной, словно миазмы.
В числе тех немногих, кто еще оставался на Муржеке, я каждый день возвращалась на трибуны. Я смотрела часами, щурясь из-за дрожащего голубого света, который отражался от поверхности воды. Бледное тело Зимы, лежавшее лицом вниз, перемещалось от одного конца бассейна к другому так вяло, что его можно было принять за болтающийся на воде труп. Пока Зима плавал, я прикидывала, как же мне лучше изложить его историю и кому ее продать. Я попыталась вспомнить название своей первой газеты, еще на Марсе. Крупное издательство заплатило бы больше, но где-то в глубине души мне хотелось вернуться к истокам. Это было так давно… Я попросила искусственную память уточнить название газеты. С тех пор прошло так много времени… сотни лет, наверное. Но в памяти ничего не всплывало. Еще один тоскливый миг – и до меня дошло, что день назад я отказалась от ИП.
– Ты теперь предоставлена самой себе, Кэрри, – произнесла я. – Пора привыкать.
Плывущая фигура достигла дальнего края бассейна и двинулась обратно, в мою сторону.
Двумя неделями раньше я сидела в полдень на площади Святого Марка, глядя, как белые фигурки скользят по белому мрамору башни с часами. Небо над Венецией было забито кораблями, пришвартованными борт к борту. Их днища фиксировались в сияющих громадных панелях, настроенных так, чтобы не отличаться по цвету от настоящего неба. Это зрелище напомнило мне работы одного художника периода предэкспансионизма, который специализировался на обманывающих зрение перспективах и композициях: бесконечные водопады, переплетенные ящерицы. Я мысленно сформировала образ и направила запрос трепещущей поблизости ИП, но она не смогла назвать мне имени художника.
Я допила кофе и напряглась в ожидании счета.
Я приехала в эту беломраморную вариацию Венеции, чтобы наблюдать торжественное открытие шедевра, завершающего художественную карьеру Зимы. Многие годы я с интересом следила за его творчеством и надеялась, что мне удастся договориться об интервью. К сожалению, с этой же целью сюда приехали еще несколько тысяч человек. На самом деле не имело значения, сколько у меня конкурентов: Зима не давал интервью.
Официант положил передо мной на стол согнутую пополам карточку.
Пока что мы знали только то, что следует прибыть на Муржек, залитый водой мир, о котором большинство из нас вообще не слышали до сих пор. Единственное, чем славился Муржек, – это наличием сто семьдесят первой из известных копий Венеции, одной из всего лишь трех, выстроенных исключительно из белого мрамора. Зима выбрал Муржек, чтобы явить публике свое последнее произведение, и здесь же он собирался провести остаток жизни, удалившись от дел.
Скрепя сердце я взяла со стола счет, чтобы оценить нанесенный бюджету ущерб. Но вместо ожидаемого счета передо мной оказалась маленькая визитная карточка голубого цвета с отпечатанными на ней тонким золотым курсивом словами. Голубой цвет был тот самый, аквамариновый, которым славился Зима. В адресованной мне, Кэрри Клэй, карточке, говорилось, что Зима хочет обсудить со мной торжественное открытие своей последней работы. Если предложение меня заинтересовало, я должна ровно через два часа быть у моста Риальто.
Если предложение меня заинтересовало!
В записке подчеркивалось, что я не имею права приносить с собой никаких записывающих устройств, даже бумаги с ручкой. Словно спохватившись, автор записки упоминал, что с моим счетом все улажено. Я едва не собралась с духом, чтобы заказать еще один кофе и приписать его к оплаченному счету. Едва не собралась, но все-таки удержалась.
Когда я раньше назначенного времени подошла к мосту, слуга Зимы уже был на месте. Замысловатые механизмы пульсировали неоновым светом внутри похожего на человеческое тело робота, сделанного из пластичного стекла. Робот низко поклонился и заговорил удивительно мягким голосом:
– Мисс Клэй? Раз вы уже пришли, можем отправляться немедленно.
Робот проводил меня к лестнице, ведущей к воде. Моя ИП следовала за нами, порхая у меня над плечом. Корабль застыл в ожидании, зависнув в метре над водой. Робот помог мне забраться в задний отсек. ИП уже собиралась последовать за мной внутрь, когда робот предостерегающе поднял руку.
– Боюсь, вам придется оставить ее здесь, помните: никаких записывающих устройств?
Я посмотрела на отливающего металлом зеленого колибри, пытаясь вспомнить, когда в последний раз обходилась без его вечно внимающего присутствия.
