Печальной вереницей тянулись гондолы к острову Сан-Микеле. Слегка отодвинув шторку, я наблюдала, как выгружаются из очередной лодки фигуры в черном, гондольер зажигает фонарь, подвешенный к ferro, и отплывает левее, к причальной стоянке. Контарини, Боволо, Градениго, Боттарди, Морозини, Торнабуони… Да, скромный синьор Лаварди собрал самое представительное общество на свой последний бенефис.
Наконец на колокольне церкви Святого Михаила пробило десять ударов, и сразу же вступил самый большой колокол, называемый Лука. Он выпевал густым басом похоронный перезвон, толпа слегка зашумела, и через плечо прижимающей платок к глазам Франчески я увидела медленно подплывающую barca dei morti. Ладья мертвых. Из распахнутых ворот кладбища появились носилки, накрытые темно-красным ковром; кто-то из магов подвел их к месту, где причалила barca, и мягко опустил на мраморные плиты. Четверо в белых плащах с черной оторочкой покинули лодку, гроб плавно поднялся над ней и опустился на носилки. Мужчины подняли их на плечи и двинулись к воротам. С трудом я удержала неприличный вздох облегчения: носильщики были без масок.
Низкий голос Луки, отдающийся в позвоночнике дрожью, все звучал над Сан-Микеле. Я увидела, как Джакомо Контарини подал руку Маргарет, далее Джакомо-младший, Пьетро… За кланом Контарини последовала графиня Боттарди, еще знакомые лица и еще… Словно траурный полонез. Меня дернули за руку, и я повернулась – Джан-Баттиста протягивал руку мне:
– Идем! Семья Торнабуони ждет нас с тобой.
Безмолвно я положила ладонь на его предплечье. Не буду сейчас думать о том, что это значит. Не буду.
Церковь этого островного кладбища была посвящена одному из святых культа Единого, но здесь отводилась отдельная капелла для почитателей каждого из богов, в которого верили венецианцы. Синьор Лаварди, неожиданно для меня, исповедовал культ Тунара, древнего бога грозы, коней и дубовых рощ.
Гроб поставили возле алтаря, украшенного дубовыми ветвями, и все присутствующие преклонили колени. Колокол умолк, его звуки уступили место хору двенадцати совсем юных девушек, нежными голосами певших на незнакомом мне языке. Священник в белом одеянии прочел короткую молитву, она тоже звучала странно для моего уха: «Ligean a scíth faoi dair, lig dó a bheith reborn chun saol nua…»
Зашуршал шелк, шаркнули чьи-то подошвы, и молчаливые венецианцы потянулись к выходу.
До острова Сан-Эразмо мы плыли не больше десяти минут, и все это время я сжимала в руке перламутровую рукоятку револьвера. Не знаю уж, чем бы он помог мне в холодной воде апрельской лагуны…
Массимо высадил меня возле монастырских ворот, дождался, пока сестра-привратница впустит меня, и отправился назад, к воротам кладбища: ему нужно было отвезти в Ка’Виченте синьору Пальдини и ждать сигнала, чтобы забрать меня отсюда на катере.
Я сунула мокрый комочек бумажной салфетки в карман и пошла за послушницей в черном, которая должна была проводить меня в библиотеку.
К резной деревянной двери вела недлинная аллея между высокими кипарисами. Двухэтажное здание библиотеки было выстроено в каком-то совсем не венецианском стиле: крупные блоки из розовато-серого камня, растительный орнамент вокруг арочных узких окон, невысокая круглая башенка в центре с конической черепичной крышей… Моя сопровождающая, видимо, догадалась, о чем я думаю, или этот вопрос был очень частым:
– Библиотеку строили наши друзья из Армении. Здесь много книг и несколько очень древних рукописей из тамошних горных монастырей.
– О, как необычно… Откуда?
– Когда-то здесь рядом, на острове Сан-Лаццаро, жил человек по имени Мхитар Себастаци… – улыбнулась послушница. – Вы наверняка слышали это имя.
– Себастаци… постойте-ка, это ведь он заложил основы всеобщего языка? Или это другой, однофамилец?
– Нет-нет, тот самый. Он был монахом – а еще писателем, переводчиком и книжником. Здешняя библиотека выросла из его собрания. И именно по его завещанию пользоваться книгами из этой библиотеки может любой разумный, не запятнавший себя ничем дурным. Иными словами, предоставивший рекомендации от двух уважаемых граждан Венеции. Сто двенадцать лет назад те, кто посейчас живет в его родном Севастии, приехали сюда, чтобы построить новое здание библиотеки.
– Спасибо…
Глубоко впечатленная, я перешагнула порог и вошла в здание. Короткий коридор, где в плохую погоду оставляли плащи и зонты, выходил в читальный зал, оказавшийся совсем не таким, как я себе его представляла. Во-первых, он был очень светлым: та самая башенка являла собой центральный фонарь, и загадочным образом даже сегодня, в пасмурный день, сквозь высокие окна лился солнечный свет. Во-вторых, часть книгохранилища располагалась именно в этом зале, и на сердце теплело от вида высоких книжных шкафов, сверкающих стеклом. Зал был как бы двухэтажным, балкон обегал его весь, и там, на балконе, тоже видны были шкафы, стремянки, витрины, лампы и рабочие столы. И запах, запах книг!
До моего локтя кто-то дотронулся, и я почти подпрыгнула.
– Нора, добрый день! – улыбнулась мэтр Сонтхи.
– Нальи, здравствуйте! Я засмотрелась на эти богатства и даже не заметила, как вы подошли.
– Пойдемте, мне выделили здесь комнату для работы, и рукопись, которую я хотела вам показать, лежит там.
В дальнем конце читального зала виднелась дверь, ведущая в другой коридор с дверями справа и слева. Мэтр Сонтхи отперла одну из них, и мы вошли. Небольшой рабочий кабинет был оборудован идеально: большой письменный стол, журнальный столик, удобные кресла, настольная лампа вроде той, что я купила себе на Мурано. Нальи надела белые нитяные перчатки, развернула на поверхности стола шелковую салфетку и осторожно положила на нее кодекс – сшитые в книгу листы пергамента.
– Это «Фармакология» Галена Пергамского, рукописная копия десятого века. Очень редкая двуязычная копия, как видите – слева латинский текст, справа его перевод на парсийский, сделанный Хунайном ибн Исхаком ал-Ибади.
– Потрясающе! Я даже не слышала о такой! А еще одна пара перчаток есть?
– Конечно! Вот, возьмите!
Я тоже надела перчатки и с увлечением погрузилась в изучение рукописи, прожившей на этом свете более двенадцати столетий. Мэтр Сонтхи затруднялась в толковании некоторых названий ингредиентов, которые использовались для описанных в кодексе лекарств…
Когда мы оторвались от рукописи, за окном было совсем темно. Я посмотрела на часы: почти восемь. Но как же не хочется уходить! Еще бы чуть-чуть подышать ароматом пергаментных страниц, насмотреться на яркие миниатюры, предваряющие каждую главу, на буквицы, на изображения растений и животных… Нальи посмотрела на меня понимающе:
– Мне еще нужно будет поговорить с матерью-настоятельницей, это примерно на час. А потом можем вместе отправиться в город, барка монастыря нас доставит.
– Отлично! Тогда я посижу здесь, еще полюбуюсь на это чудо.
