Со времени последнего визита Виниция мои умственные способности тоже заметно ослабели. Тогда я этого не понимала, разумеется, но как иначе объяснить, что я стала есть пищу в зависимости от ее цвета: от красного к зеленому? Я вырыла канаву вокруг одной из клумб, но совершенно не помню зачем. Кажется, это было как-то связано с конницей. Я много говорила вслух, иногда с тенью нерегулярно навещавшей меня матери, которая кивала мне в знак согласия, а иногда просто в пустоту, лишь бы нарушить мертвую тишину на вилле. Рабы способны были только на односложные ответы, и я довольно быстро решила, что лучше вообще не разговаривать, чем такая беседа.
Лекарь назвал бы меня сумасшедшей. И наверное, был бы прав.
Меня потрясла смерть Хориона. Этот вечно недовольный, вялый раб, который прислуживал мне на Пандатарии четыре месяца, покончил с собой, не вынеся одиночества, высокомерного поведения стражников и моего помешательства. Что тут говорить: мои вопли посреди ночи кого угодно довели бы до самоубийства. И это притом, что у него был друг. А у меня – никого. Настал день, когда Хорион просто не выдержал, перекинул через балку кусок веревки, сделал петлю на конце и выдавил из себя жизнь. Полагаю, рабу и так нет особых причин радоваться жизни, а у Хориона положение было похуже, чем у многих.
Неделю спустя я обнаружила Анния, второго раба, плавающим в декоративном пруду с самым блаженным выражением на лице. Если раньше, имея двух рабов, я считала себя одинокой, то теперь мне пришлось выучить новый трудный урок: надо ценить, что имеешь. Раз в день я видела одного из шести озлобленных незадачливых наемников, которые редко снисходили до того, чтобы обменяться со мной хотя бы словом. Я спрашивала их, дадут ли мне нового раба. Ответа не получила. Я не могла избавиться от сомнений в том, что известие о моих утратах достигло материка. Итак, моим единственным собеседником был то ли призрак, то ли плод воображения. Я благословляла богов за то, что у меня есть хотя бы эта точка фокуса; в противном случае я бы окончательно сошла с ума.
Других слуг так и не появилось, и мне пришлось осваивать совершенно новые для меня навыки: добычу, обработку и приготовление пищи. Путем проб и ошибок я училась печь хлеб. Плоды моих первых экспериментов варьировались от липкой жижи, которая застывала на столе бетоном и, должно быть, до сих пор там лежит, до штуковин, которыми легионеры с удовольствием стреляли бы из баллисты. Мое полное одиночество открыло мне глаза на то, сколь избалованы мы, высшие сословия. И я по-новому, с пониманием и даже сочувствием, взглянула на тех, кто нам служит. И наконец, у меня появилось представление о том, как моя мать умирала здесь от голода. Я сама была истощена и болезненно худа, а ведь пока я провела в изгнании лишь малую часть того времени, что жила здесь она. Прислуживали ли ей рабы? Разговаривала ли она с тенью отца? Раскрашивала ли мраморные бюсты? Пекла ли несъедобный хлеб?
Той осенью я впервые срубила дерево. Оно не было большим – скорее разросшийся куст. Но после этого я бралась только за тонкие ветки. С пустым желудком и усохшими мышцами рубка оказалась изнурительным делом, но если хочется тепла в зимнюю непогоду, выбора не остается. Однажды я, совершенно измученная, попросила стражника привезти мне дров или угля. Он насмешливо фыркнул и заявил, что ему платят за присмотр, а не за обеспечение меня дровами.
Когда пришла зима, я устроила себе убежище в термах, потому что отапливать всю огромную виллу было трудно и расточительно. Из терм я выходила только для того, чтобы приготовить еды. Кровать я себе сделала в каменной ванне, уложив туда все одеяла и подушки, которые смогла отыскать в доме. Никогда у меня не было более удобной постели. Аподитерий – предбанник – стал моей дневной комнатой, где я ела, отдыхала и медленно сходила с ума.
Мать изредка заглядывала ко мне в термы, но для своих кратких визитов она предпочитала триклиний. Поскольку я старалась не ходить в нетопленые части виллы, наши встречи почти прекратились.
Тем декабрьским утром я жадно поглощала жареную козлятину. Да, я стала еще и мясником в моем самодостаточном безумии, а те козы горько пожалели о том, что подошли слишком близко к вилле. Мясо не пропеклось, но я сумела приготовить вполне съедобный яблочный соус, и он очень украсил неудавшееся и незатейливое блюдо.
Еду я запивала кислым вином. Кувшин для воды давно стоял забытый в дальнем углу. Отдающую уксусом жидкость я предпочитала пить неразбавленной. Утреннего похмелья я не знала уже несколько месяцев.
Внезапно вдалеке послышался стук копыт. Я схватила тарелку с жестким мясом, в другую руку взяла чашу, подумала, зачерпнула побольше вина, залпом его проглотила и только потом рискнула выскочить из теплых терм в промерзшую виллу. На бегу я прикидывала, чего ожидать. Муж, я была уверена, больше не захочет меня видеть. И вряд ли мое освобождение входит в планы Калигулы. Значит, скорее всего, это прибыли палачи.
Когда я открыла дверь, в лицо мне немедленно вцепился ледяной ветер с моря. Меня пробрала дрожь. Но я готова была стерпеть любой холод, так как взгляд мой впился в знакомую фигуру Виниция во главе маленького отряда наемников. Мной овладела невероятная комбинация чувств, ничего похожего я в жизни не испытывала. Надежда и страх, ненависть и желание, стремление побежать к нему и потребность оттянуть встречу. Я искренне хотела видеть мужа, обнимать, любить. И хотела спрятаться от него, облить презрением и ненавистью, ведь он переходил на сторону противников моего брата.
Виниций спешился в саду, прошел по дорожке, хрустя гравием, и остановился передо мной. Все еще не говоря мне ни слова, он взмахом приказал своему отряду заняться собой, и они повели лошадей в ту часть виллы, где когда-то обитали рабы и прислуга.
Внимание мужа привлекло маленькое патио за цветником. В прошлые его приезды оно было увито зеленью, теперь же между колоннами торчали редкие сухие ветки. Он перевел взгляд на меня и вопросительно поднял бровь.
– У меня больше нет рабов. Один повесился, второй утонул. Я сама их похоронила. Оба они покоятся в мавзолее из камней, который я сложила у скалы, выходящей к морю. Не думала увидеть тебя здесь.
Виниций кивнул со странным видом, потом подошел ближе и взял за руку. Я чуть не отпрянула от его прикосновения. Он повел меня внутрь дома, где сначала хотел скинуть накидку, но быстро передумал. Я тем временем глотнула вина прямо из кувшина, чем вызвала у мужа легкое недоумение, смешанное с отвращением.
– Почему здесь так холодно?
– Я не могу заготовить больше дров. Хватает лишь на одну печь – в термах.
– Ты сама рубишь дрова?
– Что мне остается? Я же не хочу замерзнуть.
– Я найду кого-нибудь в деревне, чтобы приходили тебе помогать. Назначу им хорошую плату.
– Марк Виниций, мне не нужны твои подачки. Я дочь Германика, а не какая-то бесхарактерная рохля, и вполне способна позаботиться о себе. – Чтобы проиллюстрировать сказанное, я зубами оторвала от кости кусок мяса – почти без усилий.
С удивлением он проследовал за мной в термы, где теперь стояла практически вся хорошая мебель виллы. При входе я скинула туфли, поскольку давно научилась нагревать полы до приятной температуры, которая не обжигает ноги. Виниций огляделся. Он не скрывал, что мое умение выживать произвело на него большое впечатление. Потом опустился на табурет и откашлялся.
