– Подождет! – отрезала я и продолжила путь.
Спустя четыре коридора и лестничный пролет нашла нужные покои. Из них все вынесли, разумеется, и все отмыли. Но едва я закрыла глаза, то сразу увидела то, что там было до уборки.
На полу, у окна, месиво из окровавленных одежд и изрубленного человеческого тела. Это то, во что превратилась императрица Милония Цезония после двенадцати ударов мечом. И рядом, в нарядной люльке, кровавые останки Юлии Друзиллы, малышки, которую Милония родила от моего брата, пока я томилась в заточении, и которую он гордо назвал в честь нашей несчастной красавицы-сестры. Я так и не увидела его дочь.
Я возблагодарила небеса, что все это осталось лишь в моем воображении. В реальной жизни я бы упала замертво. Убить императора – злодеяние. Убить заодно, просто так его супругу – гнусность. Убить невинного младенца – зверство.
– Ливилла, этого я точно не хотел. Никто не хотел.
Я обернулась к Виницию, застывшему в дверном проеме. На его лице было написано страдание. Меня затрясло от ярости, горя и ужаса. Я все еще не знала, броситься к нему и утонуть в его объятиях или вцепиться ногтями в это измученное лицо, чтобы оно больше не напоминало мне о моем муже. Может, Виниций и не хотел этого, но вместе с предателями и алчными властолюбцами именно он все подготовил.
– Его семью не должны были тронуть. Херея не хотел этого делать, никто ничего такого и не планировал! Это все Клавдий.
Ну конечно.
– Марк, скажи, что малышка погибла быстро, а до меня дошли неверные сведения!
Он переминался с ноги на ногу:
– Не стану лгать тебе. Скорее всего, ты слышала верный пересказ событий, особенно если твой источник – Стелла.
То есть немыслимая история – правда. Мою годовалую племянницу колотили о стену головой, пока по фрескам не потекли ее мозги. Стелла не сообщил мне, кто это совершил. Все равно этот человек уже мертв. Такого свидетеля нельзя было оставлять живым.
– Я побежал обратно в театр, – зазвучал потерянный голос Виниция. – Там уже царил хаос, потому что в Риме слухи разлетаются быстрее пожара. На преторианцев я не мог положиться, а германская охрана показала себя неспособной исполнять свои обязанности, и поэтому пришлось именем императора призвать городские когорты. Я хотел объявить о случившемся, но было слишком шумно. Никто не слушал меня. Никто меня не слышал. К тому же я еще не решил, что сказать. Я растерялся и знал только одно: ты была права. За всем стоял Клавдий. Он использовал нас в своей борьбе за трон. Я понимал, что нужно его остановить, и даже хотел взять власть в свои руки или, быть может, провозгласить конец принципата и возврат к республике. Но пока я собирался с мыслями, слово взял сенатор Сатурнин. – Мой муж привалился спиной к стене. – Сатурнин поведал о гибели твоего брата и заклеймил его как деспота, добившегося полноты власти при попустительстве слабого, продажного сената. Он явно клонил к тому, чтобы провозгласить принципатом себя, и я, как глупец, стал ему возражать. Я сказал людям, что Сатурнин как раз и принадлежит к числу тех самых продажных сенаторов, которые поддерживали Калигулу. Мы препирались с ним на глазах у публики, как дети. Потом я заметил на его пальце кольцо с портретом твоего брата, вышел из себя, отобрал у него перстень и, показав народу, разоблачил его. И тут все словно сошли с ума. Меня оттолкнул племянник Сатурнина и заявил, что трон должен принадлежать ему. Его стал перекрикивать Азиатик, который, как я понял, участвовал в заговоре исключительно в корыстных целях и теперь тоже претендовал на трон. В конце концов я отошел к входу в коридор и оттуда смотрел, как в толпе вспыхивают драки, так как каждый человек более-менее знатного происхождения считал себя вправе стать преемником. – Виниций явно добивался сочувствия и, возможно, прощения; что ж, от меня он не дождется ни того ни другого. – Ливилла, это было ужасно. Со своего места я видел, как в театр вступили в полном вооружении преторианцы. Они расталкивали людей, освобождая дорогу для паланкина, в котором сидел Клавдий. Твой дядя облачился в императорский пурпур. Голову его украшал венок из позолоченных дубовых листьев.
– Марк, я же тебя предупреждала, – вздохнула я, – еще месяц назад, на Пандатарии, что Клавдий давно заготовил пурпурную накидку. А ты меня не слушал, не хотел видеть ни мою правоту, ни коварство моего дяди. Ты отобрал у Рима шанс на великую славу при новом Александре. И ради чего? Ради того, чтобы бросить его в лапы хищного, подлого животного? Марк Виниций, я люблю тебя. Я всегда тебя любила, но сейчас не могу даже видеть.
Я повернулась и покинула дворец обреченных, отказавшись предстать перед моим дядей, новым императором Рима. Может, если бы я явилась тогда к нему, моя жизнь изменилась бы к лучшему, хотя… вряд ли.
Уходя, я слышала, как Виниций все еще пытался оправдаться:
– Но зато его поддержал сенат. И он с уважением относится к сенаторам.
Какая мне разница?
– При нем Рим выживет!
Что это за император, при котором Рим выживает, а не благоденствует?
Последний сын Германика мертв. Для меня вместе с ним не стало Рима.
Глава 29. В гробнице
Итак, я провела на Пандатарии полгода, сосланная собственным братом, и смогла покинуть остров, только когда Калигулу убили – убили те, кому он доверял. Что было потом? Почему я опять здесь, на этой жалкой полоске суши, почему снова под замком?
Сколько же у тебя вопросов, моя новая подруга по несчастью.
Ну что ж… После того как Гай погиб в том красном коридоре, Агриппа с несколькими верными товарищами сумел спрятать его тело, чтобы никто не смог обесчестить его, хотя это наверняка и задумал наш дядя. Клавдий повелел, чтобы меня и сестру вернули из ссылки, ведь все знали, что мы обе имели отношение к заговорам против Калигулы, а значит, наше освобождение полезно для его репутации. Предполагалось, что само наше существование каким-то образом оправдывает убийство брата и возвышение Клавдия. Естественно, Агриппина радовалась возвращению! Она воссоединилась со своим ребенком и тут же принялась интриговать, желая посадить сына на императорский трон.
Агриппа перевез тело Гая через реку на виллу нашей матери, где мы провели месяц перед великим зрелищем, которое устроил Калигула в заливе Байи. Там, на вилле, он сжег труп, а пепел со всеми положенными почестями поместил в семейном мавзолее, рядом с нашим отцом и славным прадедом Августом.
Пожалуй, за все последующие месяцы это был единственный поступок, в котором имелась хотя бы капля человечности. Каллист вместе со своим новым хозяином Клавдием очищал власть от «сора и шелухи». Префектов претория Клемента и Стеллу сняли с их постов и отправили обратно в безвестность, где они не смогли бы причинить хлопот. Никаких доказательств их участия в заговоре не обнаружили, но их подчиненные в числе заговорщиков имелись, и потому префекты лишились доверия. Более того, могло оказаться, что они сохранили верность Калигуле до самого конца, а если так, то новому императору такие люди не были нужны. Почти каждый, кто имел хоть какое-то отношение к заговору, плохо кончил. Аррунций и Азиатик, два трибуна, орудовавшие мечами в коридоре, другие люди, знавшие о планах убийства или помогавшие его осуществить, были мертвы. Не осталось никого, кто мог бы рассказать о ключевой роли Клавдия в убийстве его предшественника. Но нашлось и два исключения. Во-первых, Каллист. Этот вольноотпущенник сумел каким-то чудом сохранить свое место в императорской свите и стал исполнять при Клавдии примерно те же обязанности, что исполнял при Калигуле. А во-вторых, Виниций, чьи мечты о республиканском Риме или хотя бы о благоразумном императоре потерпели крах. Он находился в близких отношениях с Клавдием и пытался направлять его, как раньше направлял Гая. На этот раз он преуспеет еще меньше, поскольку Клавдий – жесткий человек. Рано или поздно Виниций падет. Такова судьба любого, кто подойдет к моему коварному дяде слишком близко. Геликон, бессменный телохранитель Тиберия и Калигулы, отлучившийся во дворец по какому-то делу в тот самый момент, когда его последний хозяин был убит, исчез почти сразу после восшествия Клавдия на трон. В этом созвездии смертей единственной яркой точкой стала смерть моего зятя Агенобарба. Умер он, по-видимому, от естественных причин на одной из своих сельских вилл, но я не могла не отметить, что его кончина удачно совпала с моментом, когда Агриппина перестала нуждаться в муже и его титуле. Видишь, как тонко она ведет свою игру?
